Я успел добраться до кафе раньше леди Эвелин и выбрать столик. Расположенный в нише под портретом императорской четы и частично скрытый за ширмой у входа на кухню, он давал уединенность, которая, я боялся, понадобится леди Эвелин после того, как она услышит новости. Леди Эвелин пришла вскоре после меня, я только успел получить свой кофе и бокал шерри. Впорхнула в кафе, сбросила яркий жакет на руки метрдотелю и уверенным шагом направилась ко мне – единственная женщина среди одетых в монохромные костюмы клерков, биржевых маклеров и юристов из расположенного неподалеку министерства. Я почувствовал себя словно под прицелом фотографического аппарата: все взгляды сконцентрировались на нас, за что, видимо, опять надо было благодарить автора той дурацкой статьи.
– Кофе для леди, – у нашего столика мгновенно появился официант с бокалом, полным взбитых сливок.
Леди Эвелин с неискренней, хотя отлично исполненной, как в нашу первую встречу, улыбкой поблагодарила его и обратилась ко мне:
– Итак, доктор, о чем вы хотели поговорить?
– О леди Мерц. Она…
– А! – теперь на ее губах заиграла другая улыбка, живая и полная лукавства. – Я предупреждала вас, доктор: не привязывайтесь к Поппи. Ее интересует секс, и ничего более. Если вы рассчитываете на что-то кроме постели, скажу сразу: ничего не выйдет.
Ей снова удалось удивить меня: прямыми словами, спокойным тоном, словно речь шла о чем-то обыденном, отсутствием смущения. Сейчас мы были не в клубе, где действовали свои, ночные правила, а в дневном мире, чопорном и старомодном («Устаревшем», – поправила бы меня леди Эвелин, если бы услышала мои мысли). Мире, где женщины считались слабым полом, который нужно было защищать от всего, начиная от финансовых вопросов и заканчивая образованием. Мире, где – абсурдно – до сих существовал «кофе для джентльменов», черный и горький, и «кофе для леди», приторно-сладкий и практически лишенный кофеина, чтобы уберечь их слабую конституцию от возбуждающего эффекта. Мире, где любовь была чем-то возвышенным, а физическая ее часть стыдливо умалчивалась обоими полами, где пассивность была главной женской добродетелью.
Глядя на ее улыбку, я понимал, что у этого мира нет никаких шансов.
Грядут перемены.
– Боюсь, дело не в этом. Леди Амарантин умерла.
– Что?
В вопросе пока было больше растерянности, чем осознания. Я пододвинул к ней шерри – не лучшее успокоительное, но сойдет, чтобы сгладить первый шок.
– Мне очень жаль.
Я ожидал слез и не нашел их. Собственно, я не нашел вообще никакой реакции. Моя собеседница молчала, откинувшись на спинку кресла, и бездумно смотрела в одну точку.