На террасе повисла пауза, прерываемая только звуками осеннего дождя, стучавшего по стеклу.
– Что с ними теперь будет? – спросил Роберт.
– Мистер Сэмюель Браун был признан виновным и отправлен на гильотину сегодня утром.
– А Мариетта?
– Ее оставят в тюремном лазарете до рождения ребенка. Как только он появится на свет, она будет казнена. Ребенок будет помещен в государственный приют под другой фамилией.
– Это ужасно.
Виктор скрестил руки на груди. Холод, которым тянуло из оконных щелей, пробирал до костей.
– Это жизнь, доктор, – глухо произнес он. – И ни вы, ни я не способны ее изменить.
Эйзенхарт
Он мог говорить Роберту что угодно, но иногда Виктор ненавидел себя за невозможность поменять систему.
Сегодня был один из таких вечеров.
Часы на каминной полке пробили полночь. Сна не было ни в одном глазу. Вместо этого он налил себе очередной стакан виски и шатался по дому, сегодня казавшемуся особенно пустым. Не выдержав, Виктор подошел к телефону и снял трубку.
– Соколиная площадь, 22-17, – назвал он телефонистке номер.
Знакомый голос ответил после первого же гудка:
– «Новости Гетценбурга», Лидия Кромме у аппарата.
В самом деле, не могла же она уйти домой. Что ей там делать?
– Это я, Лидс.
– Виктор, – тепла в голосе поубавилось.
– У меня сегодня был особенно поганый день, – пожаловался он ей.
Детектив, ответственный за дело, должен был довести его до конца. В том числе до тюремного дворика, куда вывели на рассвете Брауна.
– Мы расстались. Помнишь?
Виктор помнил. Он был в этом виноват.
– Я закрыл дело барона Фрейбурга. Неужели тебе не интересно?
На том конце провода молчали.
– Приезжай, – попросил он. – Я расскажу тебе историю.