Эйзенхарт повернул зарисовку к себе.
– Вы что-то такое говорили, верно? По телефону. Что мы неправильно описали татуировку. Я тогда не обратил внимания… В чем же разница, доктор?
– В том, что «алеф» переводится как «бык». И изображается, – я повернул чек боком, чтобы стали видны рога, – как голова Быка.
– Хевель был быком, – задумчиво протянул Эйзенхарт.
– Как и те двое, что напали на меня сегодня, – подтвердил я. – У них я видел те же татуировки.
Это были не анархисты. Что-то новое. Странное…
– Что вы думаете о быках, Роберт? – спросил после некоторой паузы Эйзенхарт.
– Хорошие солдаты и жестокие командиры.
Ответ пришел незамедлительно. На войне мне довелось встретить многих быков: физически выносливые и туповатые, они все же понимали, что военная служба – один из немногих способов для них выбиться наверх, и потому стремились если не к дисциплине, то к ее подобию. Некоторые из них к тому же предпочитали контракт с армией гниению в тюрьме, куда они нередко попадали после кабацких драк.
– Это вы говорите об отдельных людях, – отмахнулся от меня Эйзенхарт. – Но что насчет быков как группы?
– Тогда я сказал бы, что быков как группы не существует. Каждый из них видит в другом конкурента и ненавидит за это. Чтобы объединить их, нужна очень сильная личность.
– Вот именно! И вы предлагаете мне поверить в то, что в Лемман-Кливе действует тайная религиозная группировка, восхваляющая культ Быка?
– Не обязательно религиозная, – поправил я Эйзенхарта. – И, хотя объединения быков редки, они все же возможны. Если найдется лидер… Вспомните, к примеру, Бунт землепашцев.
– Это было три века назад!
– Но это не значит, что подобное не может повториться. И Хевель при ресуррекции пытался что-то сказать про алеф.
Эйзенхарт затих, обдумывая мои аргументы.
– Я проверю эту версию, – наконец решил он.
Эйзенхарт
Виктор любил свой отдел. Любил свой кабинет, заваленный от пола до потолка неразобранными бумагами. Продавленную раскладушку, на которой часто оставался ночевать в управлении. Любил шум и гвалт общей комнаты, где пахло свежезаваренным кофе – к кануну прошлого года они с коллегами сбросились все-таки на паровую эспрессо-машину. К мертвякам, как их прозвали в народе, Эйзенхарт пришел в восемнадцать, отходив до того положенные два года на улице, и с тех пор седьмой отдел стал для него домом, который Виктору был знако́м как собственные десять пальцев.
Вот и сейчас он знал, что через стенку от его кабинета вздыхает над отчетом Берт, как всегда оттянувший его написание до последнего. По коридору через пять минут поплывет запах вишневого табака – это комиссар Роббе, страдающий после смерти жены от бессонницы, войдет в свой кабинет и сразу начнет раскуривать трубку. Скрипнет его старое кресло. Невесть как приблудившийся еще при жизни Гардинера кот начнет царапать дверь, просясь внутрь…