А вот это в своем роде было самой странной новостью.
– И с чего бы ему восхищаться мной?
– О, в силу многих причин. Но я думаю, что в конечном счете всё сводится к тому, что ты – то, чем он никогда не сможет стать. Может, настоящий? Я не говорю о вещах типа скромности, хотя ты скромный. Слишком скромный, на мой взгляд. Ты недооцениваешь себя. Но тут нечто… даже не знаю, есть в тебе нечто истинное. Стойкость. Я сразу это увидела, как только тебя повстречала. Не хочу поставить тебя в неловкое положение, но единственный плюс в том, когда болеешь раком, единственный, подчеркиваю, что это учит тебя всегда быть искренним.
Я смутился.
– Я всего лишь мальчишка из Огайо, который хорошо сдал тесты. Во мне вообще ничего интересного нет.
Она помолчала, глядя на бокал.
– Я никогда не спрашивала тебя о твоей семье, Тим. И не собираюсь быть назойливой. Я знаю только то, что мне Джонас сказал. Ты никогда о них не говоришь, они тебе никогда не звонят, все каникулы ты проводишь в Кембридже у этой женщины с ее кошками.
– Она не столь уж плоха, – ответил я, пожимая плечами.
– Не сомневаюсь. Уверена, что она просто святой человек. Я тоже кошек люблю не меньше, чем людей, если их разумное количество.
– Мне особенно и сказать нечего.
– А я в этом сомневаюсь.
Воцарилось молчание. Я попытался сглотнуть и понял, что это потребует от меня огромного усилия. Ощущение было такое, что мне сдавило горло, и я задыхаюсь. Когда я наконец заговорил, слова будто доносились не из моего рта, а откуда-то еще.
– Она умерла.
Глаза Лиз напряженно смотрели на меня сквозь очки.
– Кто умер, Тим?
Я снова сглотнул.
– Моя мать. Моя мать умерла.
– Когда это случилось?
И всё будто хлынуло из меня, это было не остановить.
– Прошлым летом. Как раз перед тем, как я с тобой познакомился. Я даже не знал, что она больна. Отец мне письмо написал.
– И где ты был в тот момент?
– У той женщины с кошками.
Что-то происходило в тот самый момент. Рухнула какая-то плотина. Я понимал, что если немедленно что-то не сделаю – встану, начну ходить, чтобы ощутить биение сердца и движение воздуха в легких, – то меня разнесет на куски.
– Тим, почему ты нам не сказал?
Я потряс головой. Внезапно мне стало стыдно.
– Я не знаю.
Лиз потянулась над столом и мягко взяла меня за руку. Несмотря на все мои усилия, я заплакал. Я оплакивал мою мать, себя, моего умершего друга Лучесси, которого я подвел, понимая это. Наверняка я мог что-то сделать, что-нибудь сказать. Я понимал это даже не из-за той записки в его кармане. Факт заключался в том, что я был жив, а он – мертв, и я был единственным из людей, который был способен понять, как больно жить в мире, в котором ты никому не нужен. Мне не хотелось убирать руку, казалось, это было единственное, что удерживало меня на земле. Я был будто во сне, в котором летел и никак не мог опуститься на землю, если бы не эта женщина, которая спасала меня.