Однако не всех ожидала эта тернистая тропа — старейшина рода Оленя и три десятка мужчин, когда битва уже затихала, дротиками пробили ход в толпе разбойников и ушли на полудиких конях за далекие дюны.
Сохраб лежал на песчаном бугре и до боли в глазах смотрел на бесплодные рыжие увалы. Обнаженное темя старейшины жгло солнце, однако Сохраб не шевелился. Внизу, под холмом, тягуче плакал ребенок. Звуки детского голоса вызывали в груди Сохраба неистовую злобу. Он порывался остановить негодного малыша грозным окриком, но горло старика сдавило горе.
Снова и снова Сохраб вспоминал то проклятое утро… Сначала было тихо. Потом в стойбище с воплями влетела конная ватага «орлов». Звенели кинжалы. Тупо хрустели под секирами черепа. Девочка лет семи, прикрыв голову смуглыми ручонками, изо всех сил бежала к речке, слыша за собой прерывистое дыхание грабителя… Старик отчетливо запомнил ту девочку, ее худые ноги, мелькавшие в тумане рассвета. Представление о других событиях страшного дня — все смешало в памяти горе. Но опять и опять возникала девочка перед глазами Сохраба, и сердце его стонало от жалости. «Где она? Бредет, бедняга, в пустыне, и босые ступни утопают в горячем песке…»
Всего четыре дня назад существовал род, стояли шатры, лаяли собаки, блеяли овцы. Сегодня — только он, старик Сохраб, да три десятка бездомных кочевников, онемевших от голода и тоски. Куда эти люди проложат свою тропу? Надо найти дорогу спасения, пока и на оставшихся «оленей» не дохнул холод смерти.
Но Сохраб пока ни на что не решался. Он ждал Ширака. Ширак ушел далеко. После того как Сохраб бежал в пески, среди воинов разгорелся спор. «Надо скорее уйти из этих опасных мест, — говорили три-четыре уцелевших старика. — Тут Бахрам найдет нас и зарежет всех. Или мы сами погибнем от голода». Юноши звали на битву: «Наточим кинжалы, в темноте обрушимся на ставку Бахрама, искупим потоком крови позор поражения». Спор был так же яростен, как и странен — старики, отжившие век, дорожили последними днями, юноши же, которых впереди ждали тропы жизни, звали к смерти. Конец раздорам положил Сохраб.
— Уйти? — прорычал он свирепо. Безобразное лицо старейшины передернула судорога. Сородичи никогда не видели вождя в таком гневе. Неужели именно он еще так недавно, сидя у костра, подшучивал над женщинами или запевал хриплым голосом старую песню? После разгрома в каждом слове старика звучало ожесточение. — Уйти? — переспросил Сохраб, обжигая воинов лютым взглядом единственного глаза. — Нет! Сердце горит, мести жаждет. И пока она не свершится, Сохраб никуда не уйдет отсюда! Пусть я издохну от голода, пусть волки грызут мои кости, я не уйду отсюда, пока не отомщу Бахраму. Мести просит моя душа!