— О Кунхаз! — шептал скорбно лучник. — За что ты оскорбил меня? Ты мудр, Кунхаз, но ты поступил безрассудно. Разве я думал о власти над племенем? Нет, видит огненное око Митры! Чтобы Фароат жила в моем стойбище — это все, к чему я стремился!
Артабаза ела тоска. Лучник не выдержал, поднял голову и запел:
— О-о-о! Не вижу неба, звезд не замечаю, луна не радует меня — глаза Фароат сияют перед моим взором. О-о-о! Не для меня горят эти глаза, не для меня звучит голос Фароат, не для меня смеются губы Фароат. А без них нет жизни… Куда пойти, что совершить мне? Для чего мне родное племя, родная земля; если не для меня живет Фароат на этой земле?..
Лучник натянул повод, остановил коня. Скакун сердито переступал ногами, под его копытами чмокала черная болотная почва. Слева и справа шумели заросли тростника, впереди на топи однообразно кричала водяная птица.
— Куда мы едем? — спросил Артабаз уныло.
— В родное стойбище, — ответили сородичи, удивленные вопросом молодого вождя.
— В родное стойбище? — Лучник хрипло засмеялся. — Кто знает, где оно? Добирайтесь сами, я поеду назад.
Артабаз повернул коня и скрылся в кустах. Он выехал на равнину. Вдали, у болот, возвышались башни укрепления, где жил Кунхаз, старейшина апасаков. И жила та, что погубила Артабаза. И жил тот, кто погубил Фароат. Ни один человек не видел этого, один Артабаз видел — сердцем видел!
Лучник схватился за колчан.
— О-о-о! Моя стрела пронзит сердце Ширака…
Оборвав песню, Артабаз сплюнул, покрепче обхватил ногами бока лошади и свистнул. Скакун помчал его на юг — туда, куда недавно ушла орда Бахрама.
В это время Ширак стоял за городищем, на месте, где наутро после прихода в племя Кунхаза он встретил Фароат.
Как тогда Фароат, пастух смотрел на свое отражение в воде. Хорезмиец не узнавал себя. Кунхаз расщедрился, снарядил своих новых телохранителей, словно родовых старейшин, причем сам подобрал для каждого «оленя» одежду и вооружение.
Волосы Ширака заботливо расчесаны и смазаны маслом. На затылке они закручиваются в крупные кольца. Высокую тиару из белого войлока пастух заломил и сдвинул назад. Плечи «оленя» облегает фиолетовая куртка, украшенная по вороту, полам и рукавам золотым галуном. Пояс перехватывает красная лента. Черенок длинного кинжала, висящего справа, увенчан бронзовым клювом грифона. Просторные шаровары из кожи телят, расшитые четким узором, вправлены в мягкие сапоги с короткими, в четыре перста, голенищами.
Однако преображение мало радовало Ширака. Он думал о Фароат. После встречи в тростниках она его избегала — пропадала на пастбищах, уезжала в гости в другие родовые стойбища. Ширак понимал: девушка так поступает намеренно. В первые дни пастух от злобы кусал руки, но потом притих, как притихают люди, придавленные горем. Глаза хорезмийца погрустнели, в них исчезло выражение жестокости.