— Привет Кристиан. — Начала она искаженным голосом. О того как она произнесла моё имя стало не по себе, я уже забыл когда она произносила его в последний раз. Надпись на камне будто смеялась надо мной. — Не знаю, слышишь ли ты меня, и помнишь ли все еще меня. Но я по тебе скучаю. — Её голос задрожал, а слезы покатились по щекам.
— Я здесь милая. — Прохрипел я.
— Помнишь как я обещала что приеду к тебе на могилу и положу цветы? — Она усмехнулась сквозь слезы. Я зажмурился.
— Помню. — Проскрежетал я, хотя знал, что она меня не слышит.
— Ты бы мог сказать, где похоронен. Я неделю искала это место. — Я усмехнулся. Её нижняя губа дрожала, напоминая о том, что скоро начнется истерика. — Я обещала что ты останешься в моей жизни лишь тенью, и я буду вспоминать о тебе с улыбкой. Я соврала. — Её голос исказило.
— Плохая девочка. Но в этот раз прощаю твою ложь. — Усмехнулся я.
— Я знаю, что сейчас бы ты остро пошутил. Но я все равно договорю. Я хочу что бы ты знал… — Её глаза налились слезами. А я напрягся, не зная что она хочет сказать. — Я черт возьми, люблю тебя!!! Ты унес мое сердце вместе с собой. Оно твое. Полностью. — Она вытерла тыльной стороной ладони слезы, и улыбнулась сквозь боль.
— Я люблю тебя me angel.
Как только я произнес эти слова, меня выкинуло из того места. И я очутился в глиняной ловушке, без возможности двигаться. Приборы запищали. Я попал в тело, которое сделал Генри. Хорошо что Старик был неподалеку.
— Кристиан! О боже! У нас получилось! — Он улыбался.
Только вот мне блядь, было не до-смеха. Это не ёбаная абракадабра. С этого момента начался жуткий ад, и почти невыносимая боль. Поначалу я не мог двигаться, говорить, моргать. Я был долбаной куклой из секс-шопа, приходи, опробуй. Благо Генри я не интересовал в этом плане. Все мои органы, включая зрение, зарождались постепенно. Кожа… Это было самое ужасное, ощущение как после 100 % ожога. Все тело обрастало, постепенно, я чувствовал, как растут мои кости, увеличиваются органы, проясняется зрение, появляется голос. Это все длилось девять месяцев. Иронично, прямо как развитие эмбриона в утробе матери. Генри все документировал и фотографировал, но лишь с целью, если на каком этапе что-то пойдет не так, мы всегда сможем попытаться снова. Каждый день проходил с того, что меня информировали о делах Кальмии, после того как я перестал её посещать, я волновался все больше и больше. Через девять месяцев, я осознал, что нахожусь в подвале Генри, полностью стерильном, и похожем на больничную палату. Моё тело было перебинтовано, что бы, не задеть кожу, которая еще не приспособилась к внешнему миру, собственно как и я сам. Я учился заново ходить, двигаться, есть. Генри приказал мне избавиться от акцента, потому что он не будет соответствовать легенде, по которой я прибыл в этот город. Легенду я придумал быстро, внук-бастард одной из тех с кем сам и трахался. С этим проблем не возникло. Как только я приспособился к жизни, то сразу же заявил права на наследство. У судей не было претензий. Генри имел связи везде.