Ивата уставился на Синдо:
— И что вы на это сказали?
— Я сказал, что Акаси страдал от депрессии и стресса. Единственным лучом света в его жизни была Юми, хотя они успели развестись. Я сказал судье, что, с моей точки зрения, совершенно ясно, что человек типа Хидео Акаси, которому уже было нечего терять, предпочел бы умереть, чем расследовать дело ее нынешнего мужа. В конечном итоге он разрушил бы ее жизнь, арестовав Ёси. Не говоря уже о том, что она ждала ребенка.
Ивата завел двигатель.
— Это звучит абсолютно бредово.
— Тем не менее сегодня судья подписал ордер. Другой вопрос, загремим ли мы за это в тюрьму, причем не далее чем завтра.
Ивата не отводил взгляда от двери Татибаны. Никакого движения, ничто не менялось, ничего необычного. Синдо осмотрел окна верхних этажей. Черное Солнце мог быть за любым из них. Как и находиться в тысячах километров отсюда.
— Ты думаешь, он наблюдал за нашим миленьким спектаклем?
— Думаю, что он наблюдает и сейчас, — ответил Ивата.
— А ты считаешь правильным оставить Ямаду здесь?
— Это идея самого Ямады. Он правильно сказал: если мы будем соблюдать стандартную процедуру, все будет выглядеть намного естественнее. В противном случае Черное Солнце насторожится.
— Отлично. Нам лучше отправиться обратно в контору и убедиться в том, что Ёси не обосрался прямо в штаны.
— Я все ему объясню, а ты урезонь адвоката.
Ивата отъехал от тротуара и двинулся в сторону полицейского управления Сибуи, бросив последний взгляд на дверь.
Господи, прошу тебя — пусть он заглотнет эту наживку.
* * *
Высокая фигура в капюшоне скорчилась в сточной трубе, держа перед собой факел. Пробираясь по темным лабиринтам, он разговаривал сам с собой. Другой рукой он удерживал извивающийся мешок, из которого доносились истошные вопли.
— О господин, о Господь, о Господь всего Нового, о ночь, о тьма — что я должен делать во имя тебя?
Пламя трепетало в темноте, а у его ног бурлил поток отходов человеческой жизнедеятельности. Его левая рука сжимала обсидиановый клинок. Он щелкал языком за пожелтевшими стариковскими зубами шаманской маски; замызганная ткань одежды обтягивала его пенис.
— Прости, прости, ма’таали’теени’, ма’таали’ теени’. Скоро, скоро, скоро, скоро, скоро.
Шаман трясся от нетерпения и страха.
— А вот вы где! Да, да, да.
Он поднес факел к скользким кирпичам — на стене была сделана меловая метка. Осмотревшись, он обнаружил ржавую лестницу и принялся по ней карабкаться.
— Я слеп, я глух, я глуп и покрыт испражнениями, моя жизнь прошла в грязи… Возможно, ты принял меня за другого; возможно, ты ищешь другого вместо меня.