– Кто «все»? – сменил тон с относительно-добродушного на зловеще-мрачный постепенно начинающий звереть Волконский. – Давай, отважная наша, фамилии мне назови этих «всех». Я, зампред, ничего, выходит, не знаю, а некие все и лично госпожа Федотова – знает. Ну?
– Здесь камер нету, – без тени смущения сообщила ему Наташка. – Так что эта речь Силуяновым засчитана не будет. И потом – чего ты так взвился? Я же не место зампреда Сашку попросила для меня или Ленки выпросить, а кабинет с окнами. На твое кресло никто не претендует. Саш, ты же смещать Дмитрия Борисовича с поста не планируешь?
– Не язык, а помело, – пожаловался я Волконскому. – Даже как-то начинаешь думать о том, чтобы не нам на троих кабинет выпросить, а себе на одного. Как думаешь, Дим, такое возможно?
– Еще как возможно, – вместо него ответила Денисенкова. – На центральном этаже рядом каморка есть, в ней ведра всякие лежат, тряпки, химикаты. Вот ее тебе и отдадут. А мы с Наташкой будем туда приходить и в тебя плевать, предателя эдакого.
– В самом деле – гад какой! – поддержала ее Федотова. – Мы тут, пока его нет, сами себе за едой в магазин ходили, вместо того чтобы над тобой, иудой, глумиться, друг над другом издевались – и на тебе. Вот она – благодарность за верность. Вот как истинное лицо иных разных вылезает наружу!
– Нет уж, Сашечка, – Денисенкова щелкнула косметичкой, встала из-за стола, подошла ко мне и взяла меня под локоток. – Мы с Натали твой пожизненный крест, так что неси его с достоинством и смирением. Причем неси в новый кабинет, с окнами. Я еще одну зиму без солнца не вынесу. Зачахну, как цветочек без полива.
– И правда, мелют сами не знают чего, – вздохнув, признал Волконский. – Без какого солнца?
– Да хоть какого! – Денисенкова второй рукой, свободной от моего локтя, взъерошила мне волосы. – У нас тут окон нет, а день зимой короткий. На работу идешь – еще темно. С работы идешь – уже темно. О наличии белого дня на улице узнаешь только из новостей. Сашка, проси кабинет, тебе говорю. И тогда я знаешь что для тебя сделаю?
Ее тон приобрел интимные оттенки.
– Боюсь представить, – поправил я галстук, а после по возможности мягко отцепил ее руку от себя.
– Я скажу всем, что твоя мужская сила соизмерима только с твоим же непостижимым для среднего ума чувством юмора. Совру, конечно, но что не сделаешь для родного человека?
– Чего это – «совру»? – даже обиделся я. – Может, оно так и есть.
– Ну не буду же я проверять? – фыркнула Денисенкова. – Я за годы, проведенные с тобой в одном помещении, перестала в тебе видеть мужчину и начала видеть что-то вроде родственника. Собственно, я тебя и созерцаю чаще, чем любую родню, по восемь-десять часов пять дней в неделю. А инцест – это не по моей части.