— Мне плевать, — священник улыбался. — В мире есть только две вещи, от которых я не смогу отказаться — моя вера и ты. Все остальное не имеет для меня никакого значения. Только вера. Только ты, дорогая. Ты слышишь меня? Я люблю тебя.
— Нет! — вновь закричала Сара. — Нет! Нет! Нет! Я не сделаю этого…
— Я люблю тебя, — и Питер скинул вызов.
Еще минуты три Питер просто сидел в кресле и смотрел на струи дождя, стекающие по стеклу окна. И он улыбался. Он чувствовал невероятную легкость в своей душе. Гордился ли он собой? Ложью будет, сказать, что нет. Да, гордился и невероятно гордился. Питер гордился не просто своим поступком — в этот момент он гордился собой и, вспоминая впоследствии эти моменты, он отмечал, что в то время переживал одни из самых счастливых мгновений в своей жизни. Счастья того, что вполне оправданно он мог собой гордиться. Имел право собой гордиться.
— Ты одновременно прав и не прав, — сказал Питер, вернувшись в исповедальню. — Все-таки — да! Бог и чудо неразрывно связаны, они одна суть. Но ты прав в том, что к чуду нужно стремиться. Как и к Богу. Ничто не дается просто так, а уж такая вещь, как вера, и подавно.
— Расскажите мне о нем, — тихо сказал парень.
— Я не могу, — ответил священник.
— Почему?
— Я не знаю о нем ничего. Я лишь чувствую его в себе.
— Так банально, — разочарованно, и даже с нотой пренебрежения сказал парень. — Позавчера, я солгал одному парню в поезде, о том, что хочу чего-то настолько, что боюсь это получить. Эта мысль пришла мне в голову в тот самый момент, а теперь она мне понравилась. Бояться, святой отец. Бояться легко. Я вот думаю — как бы теперь себя убедить, что я боюсь в жизни многих вещей: детей, семьи, Бога. Эта идея мне действительно нравится! Но, черт возьми, святой отец! Проблема в том, что я не боюсь. Я не боюсь всего этого. Мне просто все равно.
— Я не верю, — ответил Питер. Он почувствовал, что невероятно жаждет услышать какое-то откровение от этого парня. Почувствовал, что на душе у этого человека есть что-то, что он невероятно сильно хочет высказать, но не знает кому. И не знает как.
— А вы знаете, святой отец, — и Питер невольно вздрогнул, услышав резкую перемену в тоне исповедника. — Я ведь, намного ближе к Богу, чем вы.
Это было сказано таким холодным и железным голосом, что у священника мурашки пробежали по коже. Такая зловещая насмешка и презрение читались в этих словах и интонации, с которой они были произнесены, что всю симпатию к этому парню у Питера как рукой сняло. В один момент, он почувствовал к нему невероятное отвращение, прям до тошноты, и хотел в ту же секунды покинуть конфессионал. Словно за перегородкой сидел монстр в человеческом обличии, все это время выжидавший удачного момента, чтобы нанести удар.