Голос помолчал и вдруг вновь заговорил с презрением:
— Ну что, Катрина, когда начнем общаться в двустороннем режиме, а? Ну спроси что-нибудь, что угодно, и я отвечу. Правда, отвечу… я ведь не твой муженек, до которого хрен докричишься…
Катрина застряла перед пешеходным переходом на другую сторону улицы. Она подождала, думая, что голос вновь начнет извиняться, но тот молчал. Она перешла дорогу, чувствуя, что в ней нарастает гнев, и голос заговорил с тем же презрением:
— Ну что? Чего ты злишься? Ты сама вынуждаешь меня на подобные слова.
— Я ведь тебя предупреждала, — по привычке вслух ответила девушка и оглянулась по сторонам, опасаясь, не заметили ли этого прохожие, однако смущения она не почувствовала.
— Предупреждала, и что? — голос зазвучал настолько отвратительно, что Катрину затошнило. — Ну, что ты сделаешь? Ну, скажи, что ты способна сделать, чтобы заткнуть мне рот. А, Катрина? Что же ты сможешь сделать для этого?
Катрина с отвращением отметила, что к такому повороту она не была готова; ей казалось, что она способна держать ситуацию в рамках некоторого контроля. И только сейчас, она ясно поняла, что голос позволяет ей так считать, когда ему это выгодно, но ни о каком контроле, речи и быть не может. Если кто кого и контролирует, то он ее, а не наоборот. Но странно — страха она не испытывала, она испытывала отвращение и злость, бесполезную злость, и этот факт неизбежно пришлось принять. И да, девушка с болью и разочарованием осознала, что сделать она не может ничего; по крайней мере, на данном этапе ей было нечего противопоставить этому голосу.
Тем временем она вошла в парк и присела на ближайшую лавку. Да, она продолжала чувствовать в себе прилив сил, но насчет ее мышления этого сказать было нельзя. Мысли ее носились в голове как сухие листья под силой ветра, и с большим трудом концентрировались. Вопросы, нуждающиеся в ответах, ни на шаг к ним не приближались, а ненужные и фоновые образы в ее голове, связанные с тем, о чем девушка вовсе не старалась задуматься, менялись как калейдоскоп, сбивая ее с пути размышлений. Все сводилось к голосу, который она слышала, но который никак не могла объяснить, кроме как помешательством. Кроме того, Катрина с отчаянием понимала, что неотвратимо, с каждой минутой, с каждым новым монологом, она принимает этот голос. С каждой минутой в ней неумолимо нарастает странное ощущение, что она слышала его всю свою жизнь, что он был с ней с самого рождения. Девушка понимала, что это не так, что он сопровождает ее около двенадцати часов, и с тем же отчаянием осознавала, что если так и будет продолжаться, то это убеждение рано или поздно возьмет верх — настолько липко и неумолимо оно впечатывалось в голову девушки. Осознание фатализма этого голоса было одной единственной яркой, четкой и стопроцентно утвержденной мыслью в ее мозгу, от которой она старалась избавиться, но та от этого только укреплялась и пускала корни глубже и глубже в сознание девушки.