– Нет, не множество, – вдруг резко перебила его Манелла, – только одну женщину.
– Одну? Тебя?
Она вздохнула и нетерпеливо дёрнулась.
– О нет! Не меня. Иностранку.
Он посмотрел на неё с интересом.
– Больную?
– Может быть. Я не знаю. У неё золотые волосы.
Он выказал неприязнь.
– Ужасно! Этого уже вполне достаточно! Могу себе представить её: кашляющее, умирающее существо в соломенном парике. Да уж! Ты бы лучше шла обслуживать её. Я получу всё нужное мне самое меньшее через пару дней. – Он сел и взял в руки свой блокнот. Она отвернулась.
– Погоди минутку, Манелла!
Она подчинилась.
– Золотые волосы, говоришь?
Она кивнула.
– Молодая или пожилая?
– Трудно сказать, – и Манелла мечтательно поглядела на темнеющее небо. – Сегодня нет пожилых людей, или это мне так кажется.
– Она больна?
– Не думаю. Выглядит она вполне здоровой. Приехала в «Плазу» только вчера.
– Что ж! доброй ночи, Манелла! И если ты хочешь узнать обо мне больше, то я скажу тебе вот что: нет ничего в мире, что я так сильно ненавидел бы, как женщину с золотыми волосами! Вот так!
Она поглядела на него, удивлённая таким жестоким тоном. Он поднял вверх палец:
– Факт! – сказал он. – Факт, как гвоздь! Женщина с золотыми волосами – это демон, ведьма, зло и проклятие! Так всегда было и будет! Доброй ночи!
Но Манелла в задумчивости остановилась.
– Она похожа на ведьму, – проговорила она медленно. – На одну из тех, что рисуют на сказочных картинках, – низенькая и светлая. Очень маленькая – я бы могла унести её на руках!
– На твоём месте я бы не стал пытаться, – отвечал он с видимым нетерпением. – Уходи прочь! Доброй ночи!
Она бросила на него один долгий взгляд, потом, резко повернувшись, схватила свой пустой бидон и бросилась бежать вниз по холму.
Покинутый ею мужчина издал глубокий и длинный вздох, выражавший огромное облегчение. Быстро наступал вечер, и пурпурная тьма окутала его своим тёплым, плотным мраком. Он сидел, задумавшись, глаза смотрели на восток, где последние очертания огромного дневного облака утаскивали за собой через пространство прозрачные нити пушистого чёрного цвета. Его фигура, казалось, постепенно растаяла в наступившей ночи, так что почти стала её частью, и тишина вокруг внушала некий страх своей неощутимой тяжестью. Можно было подумать, что посреди такого крайнего одиночества человеческий дух подсознательно потянется к движению, к какой-то деятельности, чтобы стряхнуть с себя коварную подавленность, которая пробиралась в воздухе, как ползучая тень, но одинокое существо, сидевшее словно арийский идол с руками на коленях и опущенным вперёд лицом, не имело намерения шевелиться. Его ум работал, и он полубессознательно высказывал свои мысли вслух: