Гвент поднял руку в успокаивающем жесте.
– Не бойтесь, девочка моя! Я не такой грубиян. Я бы ни за что не выдал вашей тайны! У меня нет права ничего говорить о вас, и я не стану. Моё письмо будет касаться только бизнеса – прочтите его, если угодно…
– О нет! – сразу же выпалила она с искренним достоинством. – Я не стану подвергать сомнению ваше слово!
Гвент бросил на неё явно восхищённый взгляд. Даже в вечернем сумраке её красота сияла прелестью белого цветка посреди тёмной листвы. «Она бы произвела фурор в Нью-Йорке! – подумал он. – С такими-то славными глазами да волосами!»
И неясное сожаление о потерянной молодости кольнуло его; он был очень богат и, будь он моложе, то попробовал бы создать семью с этим неиспорченным прекрасным созданием; ему было бы приятно нарядить её в королевские одежды и вплести прекраснейшие бриллианты в её тёмные волосы, так чтобы она превратилась в чудо и предмет зависти для всех зрителей. На её последнее замечание он ответил с добродушным лёгким поклоном и улыбкой.
– Хорошо! Никогда не сомневайтесь в нём! – сказал он. – Если вам когда-либо потребуется друг, то вы можете положиться на Сэма Гвента. Я член Конгресса, и вы всегда сможете легко найти меня. Но запомните мой совет – не принимайте за «бога» первого встречного, который до этого не дотягивает…
Когда он говорил, внезапная зубчатая вспышка молнии разорвала небо, за которой почти немедленно последовал длинный, глухой раскат грома, прокатившийся по всей долине. Начали падать огромные капли дождя.
– Скорее! Укроемся внутри! – И Гвент схватил Манеллу за руку. – Бежим!
И как дети они помчались через сад к лоджии «Плазы», достигнув её как раз в тот момент, когда грянула вторая вспышка и громовой раскат с удвоенной силой.
– Буря! – заметил длиннолицый инвалид в коляске, глядя на спешивших укрыться людей.
– Да, это буря! – ответил Гвент, отпуская руку своей спутницы. – Доброй ночи, мисс Сорисо!
Она грациозно наклонила голову, улыбнувшись:
– Доброй ночи, сеньор!
Условности до сих пор имеют значение даже в наши чуждые условностей времена, и Моргана Роял, независимая и богатая молодая женщина, так же подчинялась правилам и обычаям, прибегая к услугам дуэньи, старой доброй английской леди дворянского рода, как она описала её маркизу Риварди. Леди Кингсвуд заслуживала такого описания, поскольку представляла собой исключительную английскую дворянку, и её титул меньше всего значил для неё самой, особенно, по её же мнению. Ни пятнышка снобизма не было заметно в её простом, добродушном характере, и когда её покойный муж, знаменитый офицер, был посвящён в рыцари за особые заслуги и преданность во время войны, она лишь оплакивала его разрушенное здоровье и инвалидность от полученных ранений, помешав ему насладиться личной гордостью по поводу этой «чести». Его смерть последовала вскоре после признания королём его заслуг, а жене досталась его пенсия и дочь, которая, в спешке выскочив замуж, вскоре раскаялась в этом, когда её бросил пьяница-муж с двумя маленькими детьми на попечении. Естественно, леди Кингсвуд взяла на себя большую часть связанных с этим забот, но её пенсия вдовы военного не покрывала всех расходов, так что ей пришлось срочно думать об изыскании дополнительных способов увеличения скудных доходов. Она не была умной женщиной, у неё не было особенных талантов, глаза её не позволяли зарабатывать шитьём, и она не способна была управиться даже с самой простой печатной машинкой. Однако она обладала исключительно изящными манерами, имела прекрасное воспитание и тактичность и, правильным образом рассудив, что это воспитание и тактичность весьма ценились в некоторых сегментах «нового» общества, она стала подыскивать себе посредством различных связей должность компаньонки, или дуэньи, у «одной леди». Как раз когда она уже почти утратила надежду на успех этого предприятия, эта самая «одна леди» явилась в эльфийском образе Морганы Роял, которая после краткого собеседования в Лондоне выбрала именно её так быстро, что это казалось необъяснимым, и предложила ей зарплату в размере пяти сотен долларов в год, что для леди Кингсвуд было тогда целым небольшим состоянием.