Но вернемся к «Воскресной беседе сельского священника…» и зададимся вопросом, почему Чаадаев выбрал для своего произведения жанр проповеди. Ответ может подсказать следующий эпизод. В свое время Петр Яковлевич, будучи дружен с московским митрополитом Филаретом (Дроздовым), перевел на французский язык одну из его проповедей. Вполне возможно, что тогда у него появилась мысль написать произведение на волнующую его тему в жанре церковной беседы.
По «Толковому словарю…» В. Даля, проповедь — это поучение,
О
речь, духовное слово, наставление священника в храме за литургиеи с целью поведать и разъяснить учение Иисуса Христа. И выбрав этот жанр, кратчайшую из дорог к читателю, философ смог соблюсти все предъявляемые к нему требования. Взяв во главу своего произведения изречение Спасителя, автор убедительно раскрыл его и доказал, как теорему. Герой проповеди, сельский священник, произнес ее стройно, общедоступно, в рассуждении и доказательстве не прибегая к витиеватому красноречию. А ведь за основу беседы был взят труднейший для применения к реальной жизни текст из Евангелия.
Все философское наследие П. Я. Чаадаева исполнено в эпистолярном жанре, в письмах, и только одно произведение написано в манере проповеди. Этим жанром, пожалуй, самым искренним, направленным к сердцу читателя, воспользовался в конце жизни П. Я. Чаадаев. В заключение своих двух писем о философии, истории он точно определил значение своего дела: «Сделаем все, что можем, чтобы подготовить путь нашим потомкам… Оставим им по крайней мере
и и
несколько идеи, которые, и не нами наиденные, все же, переходя от одного поколения к другому, приобретут некоторый традиционный элемент и в силу этого будут обладать большей силой и плодовитостью, чем наши собственные мысли: вот этим мы окажем важную услугу потомству…».
В ноябре 1853 года Чаадаев пишет А. И. Тургеневу: «Я только одно непрестанно говорю, только и делаю, что повторяю, что все стремятся к одной цели и что эта цель есть Царство Божие. Уж не попала ли
67
невзначай молитва Господня под запрет? Правда, я иногда прибавляю, что земные власти никогда не мешали миру идти вперед, ибо ум есть некий флюид, не поддающийся сжатию, как электричество; что нам нет дела до крутни Запада, что сами-то мы — не Запад; что Россия, если только она уразумеет свое призвание, должна принять на себя инициативу проведения всех великодушных мыслей, ибо она не имеет страстей, идей и интересов Европы. Что же во всем этом еретического, скажите на милость? И почему бы я не имел права сказать и того, что Россия слишком величественна, чтобы проводить национальную политику; что ее дело в мире есть политика рода человеческого; что император Александр прекрасно понял это и что это составляет лучшую славу его; что провидение создало нас слишком сильными и поручило нам интересы человечества; что все наши мысли жизни, науки, искусства должны отправляться от этого и к этому приходить, что в этом наше будущее, в этом наш прогресс; что мы представляем огромную непосредственность без тесной связи с прошлым мира, без какого-либо безусловного соотношения его к настоящему; что в этом наша действительная логическая данность, что если мы не поймем и не признаем этих наших основ, весь наш последовательный прогресс вовеки будет лишь аномалией, анахронизмом, бессмыслицей. Поэтому нам незачем бежать за другими, нам следует откровенно оценить себя, понять, что мы такое, выйти из лжи и утвердиться в истине. Тогда мы пойдем, и пойдем скорее других, потому что пришли позднее других, потому что мы имели опыт и весь труд веков, предшествовавших нам».