Отбрасываю одеяло, вылезаю из постели, привычно подхожу к окну и так же привычно отодвигаю занавеску на маленькую щелочку, чтобы посмотреть, много ли сегодня у моего дома прессы. На улице темно, еще горят фонари. Никого не видно. Может, они по машинам попрятались, решили немного вздремнуть перед тем, как в очередной раз превратить мою жизнь в ад…
В ду́ше и потом, одеваясь, я принимаю решение, что не позволю Скотту диктовать мне условия. Я не верю в то, что он хочет отправить меня к врачу из-за беспокойства о моем благополучии. Если б он действительно переживал за меня, то позвонил бы мне сразу, как только увидел мое имя во всех газетах. Он мог бы протянуть руку помощи, когда узнал, что пресса преследует меня на каждом шагу. Мог бы быть рядом, когда кто-то швырнул в мое окно кирпичом. Но нет, единственное, что сейчас интересует Скотта, – это как бы удержать меня подальше от его идеальной будущей семейки…
Натягиваю джинсы и направляюсь к комоду взять пару чистых носков. Пара оказывается последней – значит, сегодня вечером надо поставить стирку.
Думаю, у Скотта может быть только одна причина отправлять меня так настойчиво к врачу – он хочет сбагрить меня кому-нибудь другому. Так он пытается избавиться от меня. Тяжело опускаюсь на край кровати и начинаю натягивать носок. Конечно, я не виню Скотта, и все же обидно, когда тебя отбрасывают вот так, словно старую сумку с оторванной ручкой. Прекрати, Тесса. Хватит распускать сопли… Я знаю, что мне делать: позвоню в больницу. У них должны быть записи о том, кто какого ребенка принимал. Наверняка.
Машину я наняла на семь дней и решаю поехать на ней на работу, чтобы журналюги поменьше приставали. Сорок минут спустя открываю дверь своего дома, готовясь выдержать новую битву с ордой. Но тротуар перед палисадником пуст. Кругом тишина. Из-за домов напротив просачивается слабый утренний свет. Смею ли я надеяться?.. Выхожу на подмороженный тротуар и верчу головой, вглядываясь сначала в один конец улицы, затем в другой: никого нет, журналисты наконец убрались. Я с облегчением перевожу дух и испытываю мгновенное ощущение легкости.
Значит, никакой надобности в машине сегодня нет. Иду на работу пешком, и от внезапной свободы у меня кружится голова, хотя я все еще вздрагиваю всякий раз, когда кто-то идет мне навстречу, или обгоняет меня, или машина вдруг подъезжает близко к тротуару, или раздается чей-то громкий смех, или вообще кто-то разговаривает громче, чем шепотом. Тогда я разминаю плечи и говорю себе, что надо успокоиться и радоваться жизни. Они ушли, их нигде нет. Наверное, за прошедшие дни я просто убедила себя в том, что они будут в моей жизни вечно. Но им не удалось узнать ничего нового, а пережевывать старые подробности уже никому не интересно, вот они и отступились. Теперь моя история наконец-то не сто́ит и упаковки от рыбы с картошкой.