Фон Дракер считал подобные рассказы чепухой. Поскольку ни один из местных жителей не захотел помочь ему срыть холм и посадил, рощу, он вызвал сюда работников из своего поместья в Германии. Дуб он оставил — не из суеверных соображений, а просто потому, что любил деревья, даже такие старые и корявые. Холм был снесен подрывниками. Оказалось, что он скрывал в своих недрах какие-то кости и нечто, весьма напоминающее человеческие черепа. Затем была посажена роща. Сюда были привезены деревца со всех концов света и, несмотря на суровые атлантические ветры и частые дожди, многие из них хорошо принялись.
Фон Дракер не дожил до осуществления своего замысла. Он умер ровно через год после сноса холма причудливой формы. Ходила молва, что завывания ветра, гулявшего в день его смерти по молодой роще, напоминали злорадный смех.
Чего только не напридумают люди, размышлял Фицдуэйн; однако никто не станет отрицать, что этот разросшийся лес — мрачное, неприветливое место. Сейчас царившую здесь зловещую тишину нарушал лишь шум капель, которые падали с мокрых деревьев. Через почти сплошной навес ветвей едва просачивался тусклый, угрюмый свет.
В роще витал дух тлена и распада. Как всегда, Пукку снова пришлось понукать, чтобы она вступила в лес, хотя они много раз ездили этим путем. Благодаря толстому ковру из сырых гниющих листьев стук ее железных подков стал гораздо глуше. Казалось, здесь никого нет, и Фицдуэйн, покинувший свой замок около часу назад, вспомнил, что за все путешествие ему не встретилось ни одной живой души. Когда они миновали половину дороги через лес, подлесок стал более густым, а тропа пошла в гору и запетляла. Впереди, чуть повыше, показался ствол старого дуба.
Всадник и лошадь поравнялись с дубом. Фицдуэйн глянул вверх, в лабиринт переплетенных ветвей. Прекрасное дерево, подумал он, очень впечатляющее в своей древней мощи.
Сначала он увидел веревку — тонкую, светло-голубую. Она свисала с сука, который выдавался из общей массы ветвей. Веревка кончалась петлей, а петля была захлестнута на вытянутой, изуродованной шее повешенного.
В полумраке неясно вырисовывались очертания длинного неподвижного тела. Брови Фицдуэйна поднялись; в течение десяти нескончаемых секунд он не мог оторвать от него взора. Ему захотелось закрыть глаза и снова открыть их, потому что эта картина — человек, повешенный чуть ли не на пороге его дома, — выглядела слишком уж невероятной.