— Угу, — буркнул Стас, надкусывая эклер. — Сладкого не ешь, мужчин не любишь. И дышишь, наверное, не как все, а жабрами. А может, ты ненастоящая? Немцы много хитроумных механизмов придумали.
— Если тебе что-то не нравится, ты можешь убираться к чёртовой матери, — она говорила спокойным, ровным голосом. — Как у вас говорят? Вот тебе Бог, а вот тебе порог.
— Угу, — он проглотил остатки эклера. — Это, конечно, довод. Убедила. Остаюсь.
— Нормальный довод, — уверенно сказала Инга. — Вы, уголовники, примитивный народ. Не понимаете слова, зато понимаете, когда тыкаешь стволом в морду.
— Я, вообще-то, не уголовник.
— Если ты сидел в тюрьме, ты — уголовник.
— Логично, — подумав, согласился опер. — Спасибо за кофе и за пирожные.
— На здоровье. Если хочешь, можешь курить. Я тоже курю. Папиросы и пепельница вон там.
На курительном столике стояла роскошная фарфоровая пепельница в виде морской раковины, и лежала коробка «Тройки». Он с удивлением посмотрел на эстонку. Та усмехнулась.
— Нет. Я не курю «Тройку», это для гостей.
— Ясно.
Усевшись в кресло, Стас закурил, с наслаждением глотая дым. Внезапно взгляд его упал на газету «Вечернее время» за 4 апреля, лежащую на столике.
«ВЪ ПОСЛЬДНЮЮ МИНУТУ.
По полученнымъ телеграфнымъ свѣдѣніямъ съ ленскихъ пріисковъ, положеніе дѣлъ сегодня остается въ томъ же видѣ, что и въ предыдущія дни. Много рабочихъ желаютъ приступить къ работамъ, но со стороны мѣстныхъ властей замѣчается полное бездѣйствіе. Исправникъ отказывается привести въ исполненіе приговоръ мѣстныхъ властей о выселеніи изъ казармъ рабочихъ, получившихъ расчетъ. Въ виду отсутствія соотвѣтствующихъ помѣщеній для рабочихъ администрація пріисковъ лишена возможности воспользоваться услугами многихъ рабочихъ, согласныхъ поступить къ работѣ на прежнихъ условіяхъ. Прибываютъ много крестьянъ, преимущественно изъ глодающихъ губерній, съ предложеніемъ своихъ услугъ».
Сердце сжалось — забыл он Столыпина предупредить про эту забастовку, чёрт! Ведь собирался, но вылетело из головы. Немудрено, столько забот сразу свалилось.
— Что ты там увидел? — с любопытством спросила Инга. — У тебя стало такое лицо, словно ты увидел покойника.
«Милая, ты даже не представляешь, насколько ты права», — подумал он, а вслух ответил: — Я не боюсь покойников. Просто соскучился по печатному слову. В камеру, знаешь ли, не приносят свежие газеты.
— Да?
Видно было, что ответ её не удовлетворил, но она больше ничего не спросила, только пристально глядела на него, временами затягиваясь тонкой длинной пахитоской. А Стас вдруг почувствовал такую усталость, словно не спал целый век. В глаза как песка насыпали. Он понимал, что Инга что-то ему говорит, но не мог вникнуть — что именно? Мысли плескались в черепе, словно тяжёлая чёрная ртуть.