Варе ничего не оставалось, как идти за ней. Персик, поняв, что можно сделать привал, пристроился на травке у фигурной ограды особняка и принялся терзать стаканчик из-под мороженого.
Толстуха лущила вареную кедровую шишку: ловко сдирала коричневые чешуйки, выковыривала нежные розоватые орешки и с аппетитом грызла их крепкими зубами. На завалинке рядом лежали еще несколько шишек — темно-коричневых, лоснящихся, пахнущих смолой и дымком. Видно было, что сварены они по всем правилам — на костерке, в котелке с травой.
— Скажите, пожалуйста, — заговорила Гайка, подойдя к тетке, — это чей дом такой красивый? Туда можно попасть? Хозяева сейчас дома?
— А тебе-то че? — Тетка была неприветлива и подозрительна. — Ты кто такая?
— Понимаете, мы в строительной академии учимся. Нам на лето дали задание — найти в городе интересные дома, ну, в архитектурном смысле, найти и зарисовать снаружи и изнутри. Как вы думаете, нас могут туда пустить?
— А некому пущать, — равнодушно сказала толстуха. — Померла Тамарка, месяц уж как.
— Померла?! — Гайка так искренне ахнула, прижав ладошки к щекам, что тетка прониклась к ней сочувствием и доверием и стала разговорчивее.
— Померла, в июле ишо. Томка тут жила, Кравчучка. Кому уж теперь дом отойдет, не знаем. Какие-то были, осматривали… Говорили, под садик детский отойдет, али че… Акцион какой-то будет. Родственников-то нет. Снаружи-то рисуй, а снутря — нет, опечатано все.
— Отчего же она померла? — горестно спросила Гайка. — Старенькая совсем была, да?
— Хы-ыть! — хмыкнула тетка. — Ты че ж, думаешь, токо старые мрут? Вона мне пятидесяти ишо нет, а гипертония задавила, диабет. На Пасху чуть богу душу не отдала. Врачиха со «Скорой» сказала: сахар, мол, в тебе комом собрался. Вона как!
Варя хмыкнула про себя. Первый раз она слышала такое определение диабетической комы.
Но разговор уходил в сторону, и Варя решила вмешаться.
— Гая, пойдем отсюда, — заныла она, стараясь, чтобы голос звучал испуганно и жалобно. — Пойдем, ну его, этот дом. Я мертвецов боюсь, у них всегда такие лица страшные…
Гайка схватила идею на лету.
— Почему же страшные, Варенька? Наоборот, спокойные такие лица, тихие. Правда же?
И она вскинула на тетку честные, наивные глаза.
Та сплюнула в горсть ореховую скорлупу и задумчиво пожевала губами.
— Не-е, Томка-то страшная была! Скалилась мордой, в морге хотели ей морду выправить, да ниче поделать не могли. Во как!
И лицо толстухи скорчилось в гримасе, так похожей на те, которые Варя уже видела дважды, что она невольно вздрогнула.
— Ох, прости господи, — закрестилась тетка. — Нельзя же на себе показывать!