Несколько лет мы жили под натиском маминых кредиторов — нам били окна, исписывали краской дверь, забирали из дома технику, приводили квартирантов, чтобы те жили у нас в счет долга, ну а про такие мелочи, как угрозы, проклятья и повестки в суд, не стоит и говорить. Мама умудрилась задолжать не только друзьям и родственникам, но даже родителям моих одноклассников и школьным учителям, причем все они вели себя не многим лучше, чем ее базарные «партнеры». Видя, до какой низости людей доводят деньги, я стал презирать последние, особенно в виде кредитов. До сих пор, как я ни силился, мне не удалось оценить прелести капитализма и оправдать для себя необходимость существования банкиров, на которых эта система держится. Кажется, их все-таки придумали, чтобы вешать.
К последним годам маминой жизни с долгами кое-как удалось расплатиться. Сама же она, следуя за таким же проигравшимся пушкинским Германном, угодила в психушку, но, к счастью, не пациентом, а санитаркой — устроилась по знакомству, чтобы капала хоть какая-то официальная зарплата и набегал стаж. Однако никто так и не узнал, на что она занимала эти огромные и канувшие в безвестность деньги. Когда я попытался что-то выяснить, то понял, что для каждого у мамы была своя версия. Она вообще жила в какой-то Небыляндии, царстве тотальной лжи, где была вроде королевы в изгнании, воровато плутающей среди ей же порожденных призраков. Наверное, мама и сама забыла, какое отражение в ее зеркальном лабиринте настоящее.
В девятом классе она стала водить меня по врачам, выискивая болячки, которые могли бы освободить ее чадо от службы в армии. Из более-менее серьезных недугов обнаружились межпозвоночная грыжа и кифосколеоз, после чего нас направили к особому врачу — вертеброневрологу. Пока он рассматривал мои снимки, мама вдруг выдала:
— Мы собираемся в танковое училище поступать. Как думаете, пройдем мы отбор с таким здоровьем или лучше даже не пытаться?
Врач усмехнулся.
— Знаете, тут забавная вещь. В танковое, скорее всего, не пройдете, а вот в армию, наверняка, возьмут.
— Эх, ну вот, Денис, — обратилась ко мне мама с нежным сожалением, — не получится в танковое. Куда мы теперь?
Моя главная надежда на «негодность» рухнула, но я даже не расстроился — просто потому, что был полностью поглощен изумлением от маминого гения. Разумеется, ни в какое танковое я не собирался — она это выдумала, причем, руку даю на отсечение, выдумала на ходу. Врач был никак не аффилирован с военкоматом и, глядя на мои снимки, скорее видел позвоночник динозавра, чем потенциального призывника-уклониста, но мама все равно не могла напрямую спросить про армию — она лгала даже в тех случаях, когда сказать правду было гораздо проще. Тогда я понял, что ложь для нее — это не дурная привычка, не стратегия и даже не стиль жизни, а настоящая страсть, одержимость.