И это только полбеды. Убийцу ещё можно найти, убить жестоко всю её охрану и провести ритуал возмездия. Всё ещё можно было исправить. А ошибка… Ну с кем не бывает, любой может допустить ошибку. Но только одну.
А у Владимира Николаевича была и вторая ошибка — позорная. Позорная!
Все в семье удивлялись: как Толмачёв допустил, что к нему в логово прошёл без разрешения этот прихвостень Троцкого, Склянскиий, в уничижительной форме предложить помощь. Помощь! В провидении Святого для любой семьи ритуала! То есть, этот ублюдок, Склянский, насмешливо поставил под сомнение дееспособность всей семьи Зиновьева. Толмачёв допустил подобное. И это выходило за все рамки приличий.
Но этот разговор происходил с глазу на глаз. И Склянский, по сути, оскорблял только самого Толмачёва.
И их диалог мог и не выйти за пределы кабинета Владимира Николаевича, не гори желанием его секретарь остаться в Москве.
Шалва понял, что это и есть его намёк на шанс, его едва уловимый случай. И он вынес в семью весь разговор между Склянским и Толмачёвым. Послав кому следует стенограмму разговора, который он подслушал.
Стенограмма была убийственна, Шалва, своими комментариями, до мрачного цвета сгустил краски, и выпятил оскорбительную сущность предложения Склянского на максимум.
На этом карьера Толмачёва была закончена. А карьеру Шалвы Семёновича Аджания нужно было строить немедленно, пока была возможность.
И товарищ Аджания начал строительство своей карьеры.
Товарищ Толмачёв вошёл в приёмную, и, не снимая шляпы, произнёс коротко:
— Редактор?
Шалва Семёнович отвечал так же коротко:
— В кабинете. Ждёт.
Он демонстративно не стал подниматься со стула. И даже не поглядел в глаза Толмачёва. Отношения между ними были уже закончены. Толмачёв тоже дал понять, что теперь он в курсе ситуации. Он длительным, оценивающим взглядом осмотрел товарища Аджания, ничего не произнёс и зашёл в свой кабинет, где его ждал товарищ из газеты.
Всё! Рубикон был перейдён! Нужно было начинать!
Шалва, ничуть не мешкая и не волнуясь, поднял трубку, и не очень-то надеясь, что ему удастся дозвониться с первого раза, и произнёс:
— Соедините меня с Григорием Евсеевичем. Это секретарь Толмачёва Аджания. Это срочно. Это важно. А нельзя ли его разбудить? Я знаю, что сейчас два часа ночи. Но это важно, я звоню по поводу убийства товарища Пильтуса. Очень жаль, хорошо, я позвоню утром.
Он положил трубку. Ничего страшного не произошло. На другой результат он особо и не рассчитывал. Все знали, что Григорий Евсеевич очень трепетно относится к своему покою. Недаром его называли красным барином.