Можно обратиться и к другим поэтам, для которых Москва и Петербург были символами русской ментальности, различных полюсов русского национального характера. Пастернак не был певцом города и относился отрицательно к этосу городской жизни.
Меж тем как, не преувелича,
Зимой в деревне нет житья.
Исполнен город безразличья
К несовершенствам бытия.
И тем не менее мы находим у Пастернака характеристики обоих городов. Москва у Пастернака воспринимается сквозь призму платформ, пригородных поездов, светофоров, вокзалов. В стихотворении «Город» мы читаем:
Это горсть повестей, скопидомкой-судьбой
Занесенная в поздний прибой и отбой
Подмосковных платформ. Это доски мостков
Под кленовым листом…
…Всюду дождь. Всюду скорбь.
Это – наш городской гороскоп.
У Пастернака мы не находим, как, например, у Цветаевой, восхищения московским городским укладом. Его московские зарисовки скупы и амбивалентны:
Город. Зимнее небо.
Крыши. Арки ворот.
У Бориса и Глеба
Свет и служба идет.
Пастернак находил себя на природе, в Подмосковье, лучше всего в Переделкино. Здесь я бывал неоднократно в доме у В. Ф. Асмуса, в доме-музее Пастернака. Переделкино для Пастернака было тем, чем Венеция была для Бродского – прафеноменом созидательных сил природы. Без Переделкино не существовало бы многих самых поэтических описаний Пастернаком природы.
На мой взгляд, образ Москвы и Петербурга получает интересную интерпретацию в поэзии Мандельштама. Поэт часто описывает Москву:
Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето.
С дроботом мелким расходятся улицы в чеботах узких железных.
В черной оспе блаженствуют кольца бульваров
Нет на Москву и ночью угомону.
(«Полночь в Москве»)
Мандельштам неоднократно применяет к Москве эпитет «буддийский», характеризуя, таким образом, ее восточную или азиатскую природу. Признавая себя принадлежностью Москвы («я человек эпохи Москвошвея»), Мандельштам не скупится на негативные метафоры, относящиеся к московским реалиям. Это – «лихорадочный форум Москвы», «широкое разлапище бульваров», «лапчатая Москва» или, на воровском жаргоне, «курва-Москва». Москва у Мандельштама – символ бунта и смуты:
Как пахнут тополя! Мы пьяны,
Когда кончается земля —
Не ради смуты мы смутьяны
На черной площади Кремля.
Соборов восковые лики
Спят, и разбойничать привык
Без голоса Иван Великий,
Как виселица прям и дик.
В отличие от Москвы Петербург для Мандельштама – убежище, в котором он находит смысл своего существования:
Я вернулся в мой город, знакомый до слез
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда – так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей