Уже генетически Москва и Петербург создавались по разному плану и по разным образцам. Москва с ее многочисленными церквями, Кремлем и соборами была «третьим Римом», Петербуг, созданный по рационалистической воле Петра, должен быть Северной Пальмирой и воспроизводить образ Венеции. И хотя Москва не стала Римом, а Петербург – Венецией, культурные прафеномены этих городов порой проглядывают в архитектурном комплексе и жизненном укладе обеих столиц.
Если Петербург строился по четкому плану, то Москва как город, создавалась более или менее хаотически, из единого центра, который, как средневековый город, окружался бульварными кольцами, первым, вторым, третьим, а сейчас и четвертым. Неизвестно, сколько еще таких колец будет. Всё московское пространство сжато, как обручами, этими кольцевыми дорогами. Все остальные дороги идут, как радиальные лучи, из одного центра.
Следует сказать, что все эти особенности культурного пространства проявляются не только в архитектуре, но и в традициях, стиле жизни и, я бы сказал, в способе мышления и мироощущения.
Мне представляется, что лучше всего особенности имиджа Москвы и Петербурга раскрываются в русской поэзии XX в. Иосиф Бродский, поэзия которого родилась в Петербурге, не случайно нашел себе культурную нишу в Венеции. Очевидно, она напоминала ему Петербург с его каналами и Невой. В своем «Петербургском романе», прощаясь с Петербургом, Бродский говорит о «безумной правильности улиц, безумной правильности лиц». Тогда как Москва в этом же стихотворении выглядит контрастом к его родному Петербургу:
Меж Пестеля и Маяковской
Стоит шестиэтажный дом.
Когда-то юный Мережковский
И Гиппиус прожили в нем
Два года этого столетья.
Теперь на третьем этаже
живет герой, и время вертит
свой циферблат в его душе.
Когда в Москве в петлицу воткнут
и в площадей неловкий толк
на полстолетия изогнут
Лубянки каменный цветок…
Таким образом, «правильность» петербургского пространства противостоит «изогнутости» культурного пространства Москвы. В Москве время движется по кругу, как это происходит у Булата Окуджавы, который был певцом старой, арбатской Москвы.
Московский троллейбус, по улице мчи,
Верши по бульварам круженье,
Чтоб всех подобрать, потерпевших в ночи
Крушенье,
Крушенье.
(«Полночный троллейбус»)
Или же в другом стихотворении:
Иду по улицам его в рассветной тишине,
бегу по улочкам кривым (простите, города)…
(«Московский муравей»)
Действительно, Москва, когда она не стоит в пробках, движется по кругу, в завораживающем ритме повторов, поисков нового и воскрешения старого.