Нужда злобила людей, заставляла звериться. Брат поднимал руку на брата. Из-за миски фасоли, не фасоли даже — похлебки — перестрелялись отцовы дядья.
Случилось так, что три брата — самый младший из них мой дедушка — в зимнюю стужу поехали в далекий лес за дровами. В чужой лес, алдарский. Наложили арбу валежника, тронулись в обратный путь, и тут наскочила на них алдарская стража, ружья наставила. Совладать троим против восьмерых было невмоготу. Сорвали стражники одежду с бедняков и заставили босыми, в одном исподнем отплясывать на снегу. Поизмывались вволю, потешились вдоволь.
— На кафтай факафут! Чтоб вам так же плясалось! — только и могли выдавить сквозь зубы несчастные.
Домой вернулись братья злые, пообморозились, дед мой, тот и вовсе занедужил. Привел средний брат его в саклю, накрыл тряпьем. А сам попросил у матери что-нибудь поесть. Изголодался. Мать бессильно указала рукой на очаг — хворала старая:
— Ма хур, солнышкое мое, фасоль одна. Ешь, родненький…
Пока старший брат распрягал быков и задавал им корм, братья его успели уже взяться за миски с похлебкой.
Явился старший и тоже подошел к очагу, над которым висел на цепи небольшой казанок. Зачерпнул, но фасоли там почти не было, одна мутная водичка.
— А где же фасоль, мать? — разозлился старший. Ему показалось, что братья выловили всю густоту. Глянул он в миску среднего брата и увидел несколько фасолинок на донышке. Вскинулся: — Ах ты обжора! Не брат, а враг! — Схватил в сердцах ружье, висевшее на стене сакли, и тут же грохнул выстрел. Сползла с постели мать и заголосила над мертвым сыном.
Младший брат, мой дед, хоть и обессилел, но подскочил, выхватил ружье у остолбеневшего братоубийцы и сам обезумел…
Не успела моя бабушка подняться и остановить кровопролитие, как второй ее сын тоже рухнул на пол.
Вот и говори после этого: зло ли тут верховодило или бедность с нуждой подначили на смертный грех.
Только беда на том не успокоилась. Черви и дальше точили ее. Пошли у деда моего сыновья. И их не обминула чаша горькая: раздором стал золотой кругляк, не от доброго сердца, знать, поднесенный. Все это я уже помнила. Каждый вечер только и разговору было, что о золотой пятирублевке. Особенно досадовал Алимурза. Не с собой же старик унес золото? — ворчал он, будто у отца его была спрятана куча золотая.
Однажды на ужин выдалось всего несколько ячменных лепешек, и опять Алимурза начал задираться. А тут еще, как на грех, мать моя недоглядела. Она была в сакле старшей хозяйкой и наделила Тоха, сына Алимурзы, обгорелым куском лепешки. Тох захныкал и со зла швырнул лепешку в огонь. «Своей Назиратке вон какой кусок, а мне — горелку!» — расплакался он.