Бедный отец мой рассказывал перед днем, когда он смерть принял по алдарской воле, нам сказку о храбром Сослане. О том, как предки осетин — нарты однажды тысячу волчиц сдоили и гору дров сожгли, чтобы небесный кузнец Курдалагон закалил им их богатыря Сослана. В кипящем молоке и жарком пламени закаляли его. Надо было, чтобы Сослан одолел их самого непобедимого и страшного врага — Мукару Людоеда, от которого миру покоя не было. И Сослан победил его. Народ, все нарты пестовали своего героя. Оттого он и силу неимоверную имел…
Я засыпала, и казалось мне, что не Сослан это стоит перед горной лавиной и расшвыривает камни, а солдат Аппе…
…Пасмурным вечером раздался гром орудий с Арыкских высот. А наутро проснулись и увидели, что офицеры генерала Ахтемира — правителя Правобережья — исчезли, словно их ветром сдуло. Только по беспокойному лицу госпожи Ирахан и поняла, что не по доброй воле убрались. Сила их заставила.
Явилась надежда, а вдруг Аппе придет… И верно, в ночь весь двор алдарской усадьбы заполнили солдаты в островерхих шлемах, в длинных шинелях, партизаны с красными ленточками на папахах! «Аппе! Аппе!» — колотилось у меня сердце.
Бросилась в толпу. Расталкивала солдат, заглядывала в лица.
— Эй, девка, кого ищешь? — раздался вдруг над ухом грубый незнакомый голос.
— Аппе, — невольно вырвалось у меня. — Солдата Аппе, большевик он, — зачем-то добавила я и оглянулась.
И увидела солдата, невысокого, пухлого, в огромной папахе и с сумкой через плечо. А на сумке крестик красный.
— Не узнаешь? — спросил солдат тем же грубым голосом и засмеялся густым Машиным смехом.
— Маша! — закричала я. Хоть и было сумеречно и взгляда Машиного я не могла разобрать, зато смех ее я могла бы отличить даже из тысяч голосов.
— Назирка! — И Маша бросилась обнимать меня. — Жива! — Словно это не она, а я воевала. — Жива, девка!
К нам подошел солдат с перевязанной рукой. Он разводил посреди двора костер, и теперь сразу стало светло. От солдата пахло дымом и махоркой. В здоровой руке у него дымилась цигарка.
— Кого это ты, Маша, целуешь? — погрозил солдат.
— Сестричку, Гайто, родную сестричку, — ласково ответила ему Маша. — Горюет, что суженого своего не находит. Нет его здесь, дорогая, но жив он, это — точно. У Буденного в коннице. И скоро будет тут. И очень он рассердится, что ты все еще носишь горшки за этой старой фитюлькой…
Я не знала, плакать мне или радоваться. Но только почувствовала, что глаза и без того заслезились. Расспрашивать про Аппе постеснялась. Вокруг галдели, смеялись, кто-то на крыльце растягивал гармошку, кто-то уже пустился в пляс. Я вцепилась в Машу и не отпускала ее. Мне хотелось в эту минуту быть в такой же длинной до пят шинели и папахе с красной ленточкой. Неожиданно спросила: