Многие, и я тоже, недовольно загудели: «Уу-уу!» Когда говорил Дзарахохов, все было ясно и понятно — бери наган и отправляй на тот свет алдаров и их выкормышей. А строить новую жизнь — это казалось скучно. Что там ее строить? Землю дали, вот и работай, для себя же. Главное, чтобы алдаров больше не было.
— Товарищи! — Цуцуев слушал, поддерживая раненую руку. — Комсомол — дело добровольное. Кто не хочет — мы не неволим. Не каждого и берем. А только достойного. Того, кто хочет из себя человека выковать. Не всегда поручения будут интересными. Может статься, что за комсомол, за советскую власть и жизнь отдать придется! Слабый убежит в кусты, за товарища не вступится. Разве тогда он комсомолец? Разве такого можно принимать?
Только теперь до меня стало доходить, что комсомол — это что-то большое, очень большое и очень святое, чего я еще не понимаю, но хочу понять. Спросила:
— А как принимают в комсомол?
— Надо написать письменное заявление и чтобы рекомендации были, и Устав и Программу комсомола надо знать, — разъяснял Цуцуев.
— А если человек ни читать, ни писать не умеет? — спросила снова я.
Наступила тишина, потому что все здесь не умели читать и писать. Аппе и Цуцуев стояли и переглядывались.
— Я думаю, товарищи члены партии, — торжественно произнес Аппе, оглядывая Цуцуева и Дзарахохова, — что на первый раз ограничимся устным заявлением и нашими рекомендациями, а также коллективным обсуждением каждой кандидатуры. И уже на этом молодежном собрании создадим комсомольскую ячейку в нашем селе. Как мы делали на фронте. Вот Дзарахохов рекомендует Умара, я рекомендую Хуциеву и… Назират…
«Назират, Назират», — повторяла я про себя свое имя…
После собрания были танцы, была стрельба из ружей в честь комсомольцев, и я впервые танцевала с Аппе…
Глава седьмая
СТРАШНАЯ НОЧЬ
Через неделю в окружном комитете нам вручили комсомольские билеты и алые значки с тремя буквами, которые, как нам объяснил секретарь Цуцуев, означали: «Коммунистический Интернационал Молодежи». Было торжественно и даже немножко страшно от тех слов, которыми напутствовал нас секретарь:
— Теперь вы ленинские бойцы и посвящаете свою жизнь делу мировой революции. Вы уже не принадлежите только себе, вы в ответе за всю советскую власть…
И я чувствовала, что во мне что-то изменяется, входит большое и незнакомое.
Но потом случилась заминка. Надо было выбрать секретаря нашей ячейки, а среди нас не было никого, кто бы мог прочитать напечатанную на машинке памятку. Так называл Цуцуев листок бумаги, на котором были записаны дела, которыми должна была заниматься и наша ячейка.