Подала я ему свой пропуск и паспорт, Мария Григорьевна — свои документы протянула. Он тут же достает увеличительное стекло и рассматривает — нет ли подчисток. Но документы были настоящие, немецкие, и я была спокойна. А в это время один из полицаев спрашивает:
— Где были? Зачем?
— Да вот, кой-чего наменяли для детей.
Офицер проверил документы и вернул нам. Я взяла свою корзину, а Мария Григорьевна — свою, и мы пошли. «Легко отделались», — только подумала я, как вдруг почувствовала на своем плече чью-то тяжелую руку. Оглянулась — полицай, который спрашивал нас, где были.
— Что еще? — спрашиваю.
— Хочу твою корзину проверить, — говорит он мне.
Мы с Марией Григорьевной, не сговариваясь, в один голос произнесли:
— Нас уже проверяли.
— Это где же вас проверяли?
Я опередила Марию Григорьевну:
— Какой ты любопытный. Говорю, проверяли, значит, проверяли.
— Брешете вы, — вдруг закричал полицай. — Пока я не обыщу твою корзину — не пойдешь дальше. Выкладывай все из корзины.
Тогда я ему в ответ, как настоящая торговка:
— Знаешь, — говорю, — я тебе вот этой корзиной как дам по башке, так сразу узнаешь, что в Дубовлянах нас уже проверяли.
— Ну ладно, — проговорил он мягче. — Ты сверху немного дребедени сними, а ягоды можешь не высыпать, я и так посмотрю, что под ягодами.
Ну что ж, пришлось кое-что выложить из корзины. Он быстро обыскал Марию Григорьевну, потом подошел к моей корзине, снимает штык с винтовки — и в ягоды штыком. Тут у меня и сердце замерло, и дух перехватило: «Зацепил штыком за мину или нет? Нет, не зацепил». Когда же он во второй раз сунул в ягоды штык, мне показалось, что он зацепил острием за край мины. И против моей воли я так тяжко, так глубоко вздохнула, что полицай даже вздрогнул. Смотрю я ему в морду его паршивую, а сама думаю: «Он же как-то должен отреагировать, если наскочил его штык на жесткое». А он глядит мне в лицо и говорит:
— Ты что бельма на меня таращишь?
— Это у тебя бельма, — отвечаю ему. — Ты что, не видишь, всю ягоду мне испортил?
И от страха, от ненависти и злости нервы мои, напрягшиеся до предела, не выдержали, и я, как только может в отчаянии плакать женщина, разревелась. Офицер и другие, стоявшие возле будки, посмотрели в нашу сторону: я, всхлипывая, закричала, путая немецкие слова с русскими:
— Господин офицер, вот такую жизнь вы нам привезли! Нет на них управы никакой. Я знаю, господин офицер, вы ему не приказывали, чтобы он ягоды давил в корзине. Посмотрите, кто их теперь у меня купит?
Понял он меня или нет, не знаю, но только он быстро подошел к полицаю, толкнул его в грудь и резко сказал что-то по-немецки.