Во врачебной, с краю у дверей, Серый забил последнее свободное местечко и скатился по лестнице вниз, ликуя оттого, что шофер у него теперь замечательный, Лебедкин Витя, с которым можно куда угодно, и в машине всю ночь будет тепло, никакого тебе пережога. Серый уважал Витю еще и за то, что он всегда объезжал голубей, кошек и бродячих собак, был смышлен и вообще обладал всеми теми достоинствами, каких не было у Гусева.
Серый застал Лебедкина мирно сидящим у телевизора, в шоферской.
— Грузить? — спросил Лебедкин, приподнимаясь.
— Грузить! — ответил Серый, радуясь рассудительному Витькиному лицу. И они пошли в подвал, хранилище скоропомощной амуниции.
Выбрали из того, что оставалось, одеяло поприличнее и не очень грязную подушку. Нашелся и ящик, где лежало все необходимое, чтобы принять роды, промыть при случае отравившегося, и вполне приличный кислородный ингалятор.
— Ты иди, доктор, — сказал Лебедкин, навьючиваясь. — Я погружусь. Попей чайку.
— А сам? — спросил Серый, всовывая под мышку Витьке пару шин.
— Я же из дома, — ответил благожелательный Витька. — Поел.
В буфетной дух стоял парной, тяжелый. На жарких плитах обливались кипятком и пускали горячие клубы в потолок полуведерные чайники. Исходило слезами приоткрытое окно. Потели сотруднички, в великом множестве попивая чаек. Было тесно и громогласно. Над столиками царил лысый тумбоногий Жибоедов. Он ораторствовал стоя, со стаканом чая в руке. Увидев Серого, Жибоедов прервал речь.
— И ты сегодня работаешь? — изумился он. «Вот так и встречаемся, — отвечал Серый, пожимая протянутые руки. — А сутки вроде бы вместе».
В сложный запах буфетной настойчиво вмешивалась яичница, подгоравшая на чугунной, с хорошее колесо, сковороде.
— Я говорю, Антоша, что ее давно надо съесть! — сказал, принюхиваясь, Жибоедов. — Все равно сгорит!
Отозвался Толя Макаревич, грустно сидевший в углу, один у трещавшего телевизора. Антенну телевизору заменяла магазинная стойка, в какие вставляют конусы с соком, и показывал он, как всегда, что-то невнятное.
— В твоем возрасте, Жиба, — сказал Макаревич, — вредно есть яичницу вечером. Пора о вечности подумать, а ты все жрешь!
— Санитар на холяву корову сожрет! — назидательно сказал Жибоедов, садясь. — Все, что на холяву, вреда не принесет. А яичница пропадает!
Но оказался не прав. Подскочили хозяева яичницы, невропатологи второй бригады, с вызовом в зубах, и прикончили яичницу, не снимая с плиты. И убежали.
— Что же это получается? — вздохнул Жибоедов. — Одним все, а другим ничего!
— Как это ничего? — удивился Серый, дожидаясь, пока заваренный в стакане чай немного остынет, и любуясь его цветом. — Кто банку клубничного варенья на вызове съел?