Энверов почему-то принял слова лектора на свой счет. У него было свойство быстро бледнеть, чуть свинцовым, голубоватым оттенком белого покрывалось красивое смазливое лицо его, становясь еще неподвижнее, на мгновение превращаясь в маску.
Г., стоявший рядом со мною, тоже заметил реакцию Энверова, потому что всё это время (рост ему позволял) неотрывно смотрел на Тамилу.
Он был старше и Тамилы, и меня, об Энверове, из молодых да раннем, что говорить. Я сообразил это в один из прошлых вечеров у костра. Пели песню Высоцкого о книжных детях, я видел, как Г. слушал, книжные дети — это были мы (минус комсомольский божочек, нынешний Тамилин ухажер), а Г. помнил войну, пережил ее, голодал, жил под обстрелом и бомбардировками. Думаю, он иначе смотрел на жизнь. Я знал, что у Г. есть жена, поэтому роман его с Тамилой обречен, хоть он и любил Тамилу как-то заодно с дизайном, делом жизни своей, если можно так выразиться. В гомонящей толпе слышал я, как глубоко он вздохнул перед тем, как уйти. Дверь за ним закрылась, вопросы исчерпались, я подождал Нину, мы отправились посмотреть макеты мастер-класса пропедевтики, она еще не видела их.
— Ты женат? — спросила Тамила.
— Нет, — ответил Энверов.
— И не был?
— Нет. И не собираюсь.
— Почему?
— Ну, сперва жена, куда ни шло, а потом она детей захочет, а я их терпеть не могу.
— За что?
— За то, что поселяется в доме такое маленькое, вонючее, заполняет квартиру, весь белый свет, всё время. Да мне от одной мысли о гаженой пеленке мутит.
— Я поняла, — сказала Тамила. — Сблевать не сблюешь, а стошнит обязательно.
— Что?!
— Ой, это с другой страницы. Я хотела сказать: стошнить не стошнит, а сблюешь обязательно.
— Ты что говоришь? Что за хамские выражения слышу я из дамских уст румяных?
— Это цитата из великого произведения Венедикта Ерофеева «Москва-Петушки».
— Какие кретинские книги читают наши пресловутые книгочеи! Кстати...
Как всегда после «кстати» вплетал он нечто, что некстати вовсе и к предыдущему разговору отношения не имеет.
— Кстати, вот я все хочу спросить: что такое «дизайн»?
— Художественная конструйня, — отвечал я с косогорчика. — А говорить надо не «пресловутые книгочеи», а «грамотеи фиговы».
— Это еще кто? — Энверов нахмурил красиво отрисованные соколиные брови свои. — Что ты тут делаешь?
— Этюд пишу.
Тамила тут же побежала посмотреть.
— Иди сюда! — воскликнула она. — Этюд-то хороший. Вон какой прелестный цвет небесный над крышами.
— Я не специалист по цвету небесному, — сухо промолвил Энверов.
— Он у нас специалист по маленькому и вонючему, — сказал я.