— Сейчас оденусь.
— Нет, вообще у тебя есть другие трусы, кроме этих?
— Что ты ерунду говоришь? Конечно, есть.
— Почему же ты не носишь другие трусы, а только эти?
— Как не ношу? Ношу.
— Я тебя не видела в других трусах, Миша. Ко мне ты приезжаешь только в этих.
— А чем они тебе, Люся, не нравятся?
— Они дурацкие, Миша. Допотопные. Сколько им лет?
— Мне в них удобно.
— А мне?
— Ты разве любишь в мужских трусах ходить? Не знал, что ты трансвеститка, Люся.
— Он еще шутит! Не в мужских, а в дурацких. Еще раз в них припрешься, я их выброшу в окно.
— А я их не буду снимать.
— Ты можешь и брюки не снимать. Очень надо. И вообще сюда не приезжать.
— Ты что, не с той ноги встала?
— У меня любая нога та.
Люська сползла с подоконника, по инерции распахивая халат. Затекшие, бескровные Люськины ноги коснулись пола одновременно. Было видно, что они закоченели. Зато лобок пылал золотой виноградной гроздью. Таким устойчиво крашенным Михаил Петрович Люськин лобок еще не видел.
Люська стала рыться в холодильнике, а Михаил Петрович встал на ее место у форточки, чтобы перекурить. Люська продолжала разглагольствовать о его неряшливости, о том, что у него пузырятся штаны на коленках, что воротник рубашки истрепался и покрылся серыми катышками, что он носит вязаные варежки, как ребенок, что не чистит обувь и плохо чистит зубы, что Лев Абрамович, между прочим, не выходил на улицу без двух носовых платков, а носки надевал всегда под цвет туфель или брюк, что зубы он чистил даже на работе после обеда и не только щеткой, но и специальной нитью, что он не позволял себе, чтобы у него из ноздрей торчали волоски.
— Не похоже на еврея, — отозвался Михаил Петрович, заканчивая перекур.
— Похоже. Вы мало знаете евреев. Это миф, что евреи не думают о своем внешнем виде, и миф, что они за копейку удавятся. Если они кого любят, на того они не скупятся.
— На себя они не скупятся. Это правда.
— Миша, к сожалению, тебе очень многого не дано понять.
— Что же он от тебя уехал?
— А он не от меня уехал, он от вас уехал, от таких, как ты.
— Да я его знать не знал, твоего Льва Абрамыча!
— Вот скажи, Миша, что ты мне за все это время подарил? Коробку конфет на Новый год, из которых половину сожрал?
— Не ври. Я не ем сладкое.
— Вот и плохо. Настоящий мужчина должен любить сладкое. Леонид, спасибо ему, втихаря от тебя подбрасывал мне деньжат, когда у меня гроша за душой не было, жить было не на что.
— Леонид — подлец. Он у меня же тырил и тебе давал.
— Да пусть хоть так. А что же ты ему позволял тырить?
— Доверял. Дурак был.
— Вот именно, дурак. Ты только числился директором, а все дела он делал. Профукали предприятие.