Года два Михаил Петрович жил с Надькой в разных комнатах в одной квартире. Был, так сказать, муж-сосед. Пока мать не забрала Михаила Петровича к себе. «Не позорься, сынок, живи у матери. Бог не выдаст, свинья не съест». Он и сам знал, что из всех женщин родными бывают только матери и дочери.
Памятуя, что жить он собирался до 2025 года, Михаил Петрович определился с заменой любви. На пустующее место он воздвиг покой, достоинство, удовольствие. Именно — так, по ранжиру, чтобы последнее не преобладало над вторым и тем более не доминировало над первым.
Он вспомнил, что здесь же, на Петроградской стороне, жила женщина-стоматолог, Ирина Евгеньевна, которая в мгновение ока удалила ему зуб, болевший приступами несколько лет кряду. Благодарный, он проводил ее тогда на улицу Вишневского до ее дома и впоследствии поздравлял с праздниками по телефону. Даже на морозе от нее пахло теплой смесью слюны и крови. Стоматолог была миниатюрная, темная, с подвижными, продолговатыми икрами. У нее были глаза, за которые он боялся, так близко они были посажены, и казалось, могли тереться друг о друга. В тот же вечер Михаил Петрович узнал, что она была одинока. И когда он с близкого расстояния взглянул на ее полное, веселое лицо, оно пошло толстой оборонительной судорогой. Он успел схватить ее взгляд, понимающий, но измученный.
Михаил Петрович полагал, что с Ириной Евгеньевной ему могло бы быть покойно.
В подземном переходе у метро Михаил Петрович задумался, не купить ли цветы. Он подошел к металлическим вазам с букетами и, по своему обыкновению, с приятной для себя рассудительностью стал рассматривать сначала каждую розочку, затем — каждый тюльпан, затем — каждую гвоздику.
— Вы извините, я тороплюсь, — услышал Михаил Петрович от человека, который возник между ним и продавщицей.
Человек был невысокий, с седеньким затылком, с давнишней лысиной, с дужками от очков, одетый с иголочки, но налегке, в переливчатый костюм с эластаном и лаковые туфли.
— Бабель вернулся, — произнес осененный Михаил Петрович и ретировался от цветов.
Михаилу Петровичу стало нестерпимо ясно, что из всех женщин ему теперь нужна была молодая, двадцатилетняя, извилистая, с нервными бедрами и мелкозернистой кожей. Михаил Петрович остановил свой выбор на Алле, до недавнего времени девушке своего должника Виталия. Часто у Аллы были плохо вымыты волосы, и улыбалась она неуклюже, щербинкой. Зато ее шея, и ее бока, и ее груди были молодыми и зрелыми.
На белой пластиковой стене рядом с некогда рабочим местом Виталия сохранились жирноватые следы обеих Аллиных ладошек. Они будоражили Михаила Петровича.