К утру он угомонился и даже начал похрапывать негромко, что делал, когда был абсолютно здоров, даже сквозь сон остерегаясь перевалиться на бок, собирая в кулак крупицы спящей воли, переплетая свои жесткие, иссушенные пальцы с тревожными пальцами жены.
Не выспавшись, Надежда попеняла матери. Людмила Павловна испытала чувство комичной неловкости.
— Он совсем с ума спятил! — воскликнула она.
— Нет, — возразила Надежда. — Он назначен заместителем председателя Госкомитета.
— Я от всей души хотела его поздравить.
— Не надо было его целовать, мама.
— Он тебя все равно бросит, — выпалила Людмила Павловна.
— Что ты каркаешь, мама?
— Я каркаю? Ты слепая, дочка.
Людмила Павловна не успела договорить главного — дочь положила трубку.
«Отравился моим поцелуем! Как такое в голову может прийти? — негодовала Людмила Павловна. — Тоже мне, офицер КГБ. Недреманное око. Ипохондрик проклятый, неврастеник, мучитель. Вот из-за таких горе-защитничков и развалился Советский Союз, из-за слизняков, бездельников, скрытных выпивох. Не успел получить майора, как раздался в теле, даже веки набрякли, китель перестал сходиться, что-то с пуговицами мудрили».
Выйдя на пенсию, подполковник Волгин стремительно полысел, словно от каких-то внутренних ядов, от афронта, от язвительной тщеты. Год сидел дома с газетами, мылся по три раза на дню, культивировал болезненную брезгливость, ждал команды влиться в новый кадровый поток соратников, хлынувших в столицу. Последнее время беспрестанно разглагольствовал о Москве, называл ее Царьградом, паузы делал лишь для того, чтобы заглянуть собеседнику в глаза и зарегистрировать его верхоглядство.
Людмила Павловна догадалась, почему он на нее ополчился — не только из-за двух десятилетий безотчетной неприязни, но и из-за ничтожной веселости, какого-то междометия, какого-то ситуативного ее смешка. Серж попросил Надежду впредь покупать копченую колбасу: мол, надо привыкать к бутербродам с копченой колбасой, так как в Кремле теперь объявилось много ее почитателей, в том числе самых что ни на есть высокопоставленных. Людмила Павловна не думала, что Серж говорит всерьез, напротив, ей показалось, что он шутит, и она как-то нелепо, во всеуслышание хмыкнула, всего лишь произнесла нечленораздельный звук. Она тут же осеклась, увидев бешенство Сержа, его покрасневшее разводами лицо с намертво закрытыми глазами, прикушенный кончик языка, пульсирующий козелок на ухе. Чтобы сгладить конфуз, Людмила Павловна, вопреки благоразумию, ни с того ни с сего понесла совсем уж крамольную чушь. Ее прорвало, клапан сломался, и она говорила, что паломничество в Москву добром не кончится, что москвичи будут сопротивляться переходу питерского количества в питерское качество, не бог весть какое, что едут не лучшие силы, что между самими московскими питерцами скоро возникнут противоречия, кто-то скурвится, кто-то переметнется, кто-то оплошает, и неизвестно, чей жезл расцветет, что спустя некоторое время питерцы вынуждены будут возвращаться назад, и вряд ли это возвращение будет триумфальным, вряд ли оно будет единичным, а не столь же массовым, как и теперешняя огульная экспансия.