Какое-то потрескавшееся, но подобострастное лицо наклонилось к столику и спросило у Андреича: «Петрович, не выручишь?» — «Завтра, Аполлинарий Львович, — правдоподобно ответил Андреич и уже для Павлика уточнил: — Ты себе представить не можешь, как быстро человек из Николая Андреича превращается просто в Петровича».
Запахло многослойным ссаньем: рядом остановилась, в рыжем косматом шиньоне, из-под которого не выбивалось ни одного живого волоса, пьяная тетка, с хаотичными напластованиями на спине и ногах.
«Ой, какой красавец! — неожиданно бодро сказала она Павлику и поправилась: — Пардон, красавéц. Как тебя зовут? Не хочешь говорить, не говори. У меня к тебе есть коммерческое предложение на сто долларов. Ко мне один красавчик ходит, типа тебя, раз в месяц, я ему за услугу, сам понимаешь какую, всю свою пенсию по инвалидности отдаю. Всю. Хочешь, тебе буду отдавать? отдаваться? Ха-ха-ха! Хочешь? Вся. Я щедрая! Я, между прочим, была директором этого комплекса — теперь Славянским, мать вашу, базаром назвали».
«Валька, уймись», — с похотливой энергичностью рассмеялся старик за соседним столиком.
«Я не Валька, я Валентина Михайловна. Прошу любить и жаловать».
«Почему не Валентина Ивановна?» — подошел толстеющий, как кувшин на гончарном круге, джигит.
«Михайловна я. Не надо мне, Рашид, чужие заслуги клеить».
«Э, вали отсюда!» — толкнул Рашид Вальку раздраженно, уже не шутя.
Видимо, Рашиду не понравилось не то, что Валька сильно воняла, а то, что она сделала ему замечание, как ему показалось.
«Раскольников наших дней не будет убивать старуху-процентщицу — он пойдет к ней на содержание и разорит до нитки, — сказал Андреич. — Эх, Павлик! Павлик Миловидов! Не обижайся, но почему-то мне кажется, что в вашем поколении, к сожалению, ничего, кроме молодости, нет. А молодость тратится быстрее денег».
«Ерунда! — пошел в атаку очкарик и хлопнул наконец бейсболкой о стол. — Все мы русские! И они тоже».
«Кто — они?» — внешне агрессивно переспросил Павлик.
«Теперь всякий пьяный мужик называет себя русским», — сказал Андреич.
«Андреич, ты всегда так прикольно говоришь!» — хмелея, порадовался за Андреича Павлик.
«Русский человек, уж коли о нем некстати зашла речь, порой словно робеет перед величием родного языка. Произнесет какое-нибудь слово и вдруг засмущается того, что это он это слово произнес», — сказал Андреич.
«Фигня все это!» — продолжал обращать на себя внимание растрепанный очкарик.
«Заткнись, пожалуйста!» — сказал Павлик и наконец начал хохотать над очкариком, как над нелепой птицей.
«В последнее время, — тоже засмеялся Андреич, — появился странный тип очкариков — очкарики-неинтеллигенты, очкарики-жлобы (раньше такого не было), с такими грубыми повадками, что им могли бы позавидовать даже обычные жлобы, не очкарики».