Из широкого кафельного коридора вышел офицер с сине-белой повязкой.
Он тихо поговорил с Сергеем Ивановичем и повел нас в огромный кабинет. В кабинете стоял один-единственный стол, и за ним сидел адмирал, совсем еще не старый человек.
— Здравствуйте, — сказал Сергей Иванович, — мы хотим влезть на вашу крышу.
— А больше вы ничего не хотите? — весело спросил адмирал.
— Мы с телевидения, — растерянно сказал Сергей Иванович.
— Это уже лучше, — сказал адмирал, — но все равно, я не могу вам этого разрешить. Вдруг кто-нибудь из ваших свалится. А отвечать придется мне, как-никак.
— Поймите, — заговорил Сергей Иванович, — для меня это вопрос жизни!
— Ну ладно, — сказал адмирал, — если так, попробуем. Пархоменко! — Вошел офицер с сине-белой повязкой. — Проводи товарищей на крышу. И смотри — ты мне за них отвечаешь.
Мы быстро шли вверх по лестницам, мраморным, потом деревянным, и в конце поднимались по железной винтовой лестнице внутри огромного, высокого, темного чердака.
Наконец Пархоменко распахнул дверцу, и мы вышли на маленькую плоскую крышу размером с трамвайную площадку.
— Да, — сказал Сергей Иванович, — красота. И Невский виден до конца. И Нева во всю ширь и длину! Парад кораблей покажем. Прекрасно! Только подумать надо, как камеру сюда поднять. Попробуем по воздуху, через блок, лебедкой.
Он радостно бегал по крыше, и Пархоменко несколько раз ловил его у самого края.
РАДОСТЬ И ВЕСЕЛЬЕ
Седьмого ноября рано утром я пришел к студии. У ступенек стояла «волга», и на ветровом ее стекле виднелся пропуск с полосой наискосок и надписью «Всюду».
Когда мы ехали по утреннему пустому украшенному городу, милиционеры, увидев пропуск, отдавали нам честь.
Наш автобус уже стоял за Александровским садом, и в нем Сергей Иванович ругался с Калустьяном.
— Я полезу, — говорил Сергей Иванович.
— Нет, — говорил Калустьян, — полезу я. Тебя ветром сдует. Ты режиссер, твое место в автобусе.
Они долго спорили, но полез все же Калустьян. Мы с Сергеем Ивановичем вышли из автобуса и пошли в последний раз проверить, все ли в порядке.
Из автобуса выходил длинный кабель. Он вел туда, к этой безумной шестой камере, за которой сейчас стоял самый смелый оператор Калустьян.
Кабель выходил из автобуса и тянулся по направлению от сада к Неве, он лежал вдоль газона у стены Адмиралтейства, привязанный к низкой чугунной ограде, и только в конце, у самого угла, резко уходил вверх, все выше и выше, и скрывался за каменными уступами, и не было видно ни Калустьяна, ни его камеры.
— А это видишь? — спросил Сергей Иванович, показывая на толстый провод, который шел через улицу, подвешенный на веревочках к трамвайным проводам. — Это для связи с той Пэ-Тэ-Эс, что за трибунами стоит. Ведь в каждый момент надо выдавать одну только картину — или они, или мы. То они, то мы. Иначе путаница получается, понимаешь?