Я вылез наверх, и Никита, почему-то радостно, показал на раскачивающийся рядом буй.
— Абсолютно не двигаемся! — прокричал он мне в ухо.
Мотор снова изменил тон: мы лезли на очередную гору.
Выходной буй качался рядом с нами, — казалось, можно его достать, только вот не упасть бы в волны. Потом он медленно стал отходить. И вот я обернулся, он прыгал на волнах сзади.
— Дойдем до шхер, — радостно закричал Никита, — а там уж!.. «Портфели форели!», «Сига до фига!» — сам слыхал!
Вокруг были только волны, лишь слева впереди торчал высокий белый цилиндрик.
— Осиновецкий маяк! — прокричал мне Никита. Я кивнул.
Мотор стучал ровно, лишь слегка захлебываясь при входе на волну.
Я вынес наших лещей, сел, свесив ноги с кормы, и стал чистить. Крупная чешуя стреляла далеко, переливаясь на солнце, Никита оглянулся, довольно кивнул.
...Ладога оказалась пустынной. Мы шли весь день и не встретили ни встречных кораблей, ни островов.
Мы уже привыкли к волнам. Иногда только, словно о чем-то напоминая, поднимался короткий порыв ледяного ветра, по волнам проходила словно бы дрожь, и такая же дрожь чувствовалась вдруг на коже.
Вокруг по-прежнему была только вода. Мы молча озирались, надеясь увидеть хоть что-нибудь, кроме воды.
«Безумие — на скорлупке лезть в эту пустыню!» — такая мысль появилась у меня и, судя по долгому его молчанию, у Никиты.
Тем более, когда начало темнеть, почему-то стали нарастать волны.
— Ладога всегда расходится к ночи, — небрежно сказал Никита.
Мы, не сговариваясь, посмотрели на карту, придавленную на крыше рубки двумя гаечными ключами и иногда задираемую по краям порывами ветра.
...Пристать здесь было негде: вдоль берега на карте тянулись мелкие полукрестики, обведенные штриховыми кружками, — подводные камни.
Я понял вдруг: озеру совершенно безразлично, что нам абсолютно негде высадиться на берег!
Слева исчезало солнце, справа шла на нас страшная тьма. Только горела там одна-единственная звезда — и я заметил, что это не лучистая точка, а маленький светящийся шарик. Потом стало абсолютно темно, мы поднимались на высокую черную волну, потом, замерев, скатывались в пропасть.
Мотор неровно стучал, мы прислушивались к нему: вдруг заглохнет — тогда конец.
Мы стояли на корме, глядя вокруг, нигде не было видно ни огонька. Снова волна — выше предыдущей — и снова соскальзывание вниз, когда желудок поднимается к горлу
«Но должен же быть этому конец!» — думал я, но, оглядевшись вокруг, понимал, что никто нам тут ничего не должен.
И никому тут не интересно, будет ли работать у нас мотор, не кончится ли топливо, не налетим ли мы в темноте на камни.