Да... далеко вчера меня шлепнул этот Кошкин, гад, — моего берега и не видать!
Даже разволновался слегка, чуть поворот не пролетел. Тут надо держать ухо востро: Нева нанесла в устье песка, и слева в двух шагах от тебя стоят рыбаки в воде по чресла, а справа впритирку идет трехэтажный сухогруз!
Дальше — в глухом коридоре среди огромных, до неба, темных доков. Сворачиваешь — и уже как в надоевшей коммуналке среди привычного ржавого хлама — к плоскому мусорному мысу. Он слегка поднимается к завалившемуся светло-серому забору, и за ним — самое мое любимое место на земле: заросли, лопухи, словно на заднем дворе сумасшедшего дома. Островок свободы за двумя кордонами ВОХРа. Безветренно. Жара. После долгого давления на уши слух раскупоривается и входят треск пересыхающих стеблей, стрекот насекомых (как и все тут вокруг, строго засекреченных). Под старой кривой грушей стоит голая кровать со ржавым матрасом, рядом длинная ванна с дождевой водой. Сколько раз я безмятежно вытягивался на этом матрасе и, накалившись на солнце, скатывался в холодную воду. Удастся ли еще?
Высочанский кинулся ко мне в пустом коридоре.
— Вы?!
Он явно был переполнен впечатлениями...
После выстрела в меня яхта прошла минуты две безо всякого управления, заскребла килем о камни. Тут Кошкин вдруг приставил пистолет к своей груди и выстрелил. Покачнувшись, он упал, ударился головой о бакен и исчез. Гурьич бросил плавучий якорь, включил ревун, стал шарить прожектором, но в разыгравшихся к ночи волнах ничего не было видно. Их с Гурьичем там кидало почти всю ночь!
— Могу я что-то сделать? — спросил Высочанский, когда уже на свету они причалили.
— Исчезните! — рявкнул Гурьич.
Теперь у Высочанского от волнения зуб на зуб не попадал, называется, прокатились!
— Да-а-а! — произнес Высочанский, получив от меня новый удар, на этот раз полностью неожиданный.
Мы стояли с ним в пивной «Трюм», где все дышало морем, особенно пиво.
Я открыл ему тайну унитаза. После того как благодаря блистательному красноречию Высочанского нас перестало финансировать государство, на территории нашей верфи, построенной еще при Петре, пошли чудеса.
Сначала все поросло лопухом и стало тихо, потом вдруг возник отвратительный АОЯПП, полностью соответствующий своему мерзкому звучанию; взяв все, что его интересовало, он якобы лопнул, потом появился какой-то загадочный финско-японский Ексель-Моксель, который тоже взял все лучшее и исчез. И, наконец, появился таинственный заказчик, которому очень нравятся наши лодки, акромя унитазов — это исчадие дьявола они не хотят видеть вообще. В припадке откровенности я признался Высочанскому, что мы уже кормились некоторое время, искореняя унитазы и продавая лодки без них, но то все было старье, с которым расстаться было — одно удовольствие... А тут они потребовали нашу любимую «Акулу» — ее «очищением» мы и занимались вчера!