Такой был человек!.. Неужто — «был»? Так. Улица Степана Уткина. Тормози!
Я подошел к дому, поднялся по лестнице, позвонил.
Валя, бывшая первая красавица гарнизона, стояла в дверях.
Помню, как все возвышенно было у них. Может — излишне возвышенно? Дом их поначалу задуман был, как островок свободы, как место без вранья. Страшный эксперимент!
— Свобода приходит нагая! — с упоением Кошкин декламировал.
Д-а-а... «Свобода приходит нагая». Но уходит — одетая!
«Давай поглядим друг другу в глаза!»
Долго с ним пытались это сделать, но не смогли.
После Севера и Абу-Даби мы вместе три года на Ладоге служили, жили в одной деревянной избе, в двух больших, почти без мебели комнатах, топили печь...
Почему-то осталась в памяти картинка: низкое красное солнце светит в большую кухню. Их маленькая дочка, нажимая ручонкой, топит в тазу обрывки газеты. Почему-то любимое ее занятие было тогда. Где теперь та кухня и где дочь?
Странная была тогда жизнь, вроде бы переходная откуда-то куда-то, но теперь вдруг вспоминается как самая счастливая.
Ладога! Пора надежд! В июле — снег. Вьюга помыла окна.
Первая фраза их дочки: «Какое снежное лето!»
А сколько друзей было там! Больше так не было никогда... Друзья-коллеги, агрономы-луководы, колхоз «Легкий путь», великий селекционер Клыхнин: «Я на пороге открытия! Мои ученые бараны (с мешком под хвостом) срут больше, чем жрут!»
Наша секретная база, на которую то и дело забредали ягодники, грибники.
Скромные трибунки в глухом лесу, с которых партийные руководители уговаривали лосей, кабанов и прочную живность сдаться им...
Дело мы имели, в основном, с металлом, но неожиданно из нашей суровой повседневной работы явилась вдруг абсолютно неучтенная белоснежная яхта «Венера» из стеклопластика!
Кошкин на партийном собрании:
— ...Как я мог? Как я мог?!
По тайной нашей договоренности с ним я против него общественным обвинителем выступал. Голос общественности всегда для меня был как родной.
— Как ты мог?!
Кошкин:
— Как я мог? Как я мог?!
В конце концов даже наш главный коммунист Сероштан не сдюжил.
— Ладно, — гаркнул, — значит, мог, коли сделал!
В это время уже гуманизм начинался, всяческая перестройка, разрядка. Американские врачи приглашали к себе в центр по излечению от алкоголизма: вся разнарядка почему-то, минуя штатских, к нам была спущена. Сероштан Кошкина вызвал (универсальный кандидат):
— Эт-та... ты за месяц от пьянки сможешь излечиться?
— А за сколько надо?
— Я т-тя спрашиваю: не за скока надо, а за скока можешь?
— За скока нада, за стока и смогу!
Тут даже Сероштан вспылил: