— Так, может, вам отросточек дать?
Отломил я отросточек, человек долго благодарил, потом спустился по водосточной трубе, как и влез.
— Ты, что ли, думаешь, — Леха спрашивает, — что тип этот просто так сюда прилезал?
— А нет? — говорю. — Отросточек хотел!
— Да-а... — Леха на меня посмотрел. — Видно, жизнь тебя ничему не учит!
— Да, видно, нет! Видно, я — как мой дедушка, который первый жизненный урок получил в девяносто шесть лет!
Потом пили чай долго. Оса залетит в банку на одно гулкое, звонкое мгновение — и снова беззвучно улетает по ветру.
Наконец-то, вырвавшись из засасывающих, унылых дел, мы — Дзыня, Леха и я — сидели в знаменитом горнолыжном кафе «Ай», из которого открывается такой вид, что действительно хочется сказать: «Ай!»
Солнце жарит через стекло, в чашечках знаменитый местный глинтвейн — кофе с портвейном. Шапки сняты с упарившихся голов, брошены на пол.
— А помнишь, — Леха мне говорит, — как в Приюте Одиннадцати мы зуб тебе вырывали?
— Конечно! — говорю я.
С самого начала нашей дружбы мы спортом занимались. Сначала греблей... Только тот, кто жил в Ленинграде, может представить, как это прекрасно: ранним утром пройти на байдарке по широкой дымящейся Невке. Или на закате, в штиль, выйти в розовый зеркальный залив.
Потом новое увлечение — альпинизм! И вот делали траверс вершины, заночевали в Приюте Одиннадцати. Вымотался я уже совершенно, спускался к приюту, как сомнамбула, все в глазах расплывалось. Склон крутой, заросший рододендронами. Листья у рододендрона мясистые, скользкие. Ноги уезжают вперед — падаешь в полный рост, плюс еще добавляется тяжесть рюкзака. Встанешь, потрясешь головой, сделаешь шаг — снова бац! Причем каждое падение равносильно нокауту... Уже в темноте подошли к приюту, расположились. И тут почувствовал я, что у меня дико болит зуб — голова раскалывается!
— Ну, это ерунда! — Дзыня сказал. — Сейчас мы тебе его вырвем!
Пошарили в темноте под нарами, нашли шлямбур и огромный ржавый замок. Посадили меня на табурете посреди комнаты. Говорят:
— Открой рот!
Приставили шлямбур к зубу, стали бить по шлямбуру замком. От боли в глазах потемнело, дужка брякает, прямо перед носом. Потом какой-то особенно удачный удар, я падаю, теряю сознание.
Прихожу в себя — ребята, согнувшись, стоят надо мной.
— Эх ты, — говорят, — как следует на табурете не умеешь сидеть, а еще хочешь, чтоб мы зуб вырывали у тебя!..
— ...Да... замечательно было! — вспомнил я.
Я встал, пошел по горячей террасе, взял еще по чашечке глинтвейна.
— Ну, расскажи нам, Дзыня, как ты так в гору пошел? — в это время спрашивал Леха.