Мы стоим с Митей на краю шумной бомбейской площади. Как часто бывает во сне, я не вижу его, а лишь чувствую, что он здесь. Перед нами — факир в грязном бурнусе, и под его вытянутыми вперед костлявыми руками — кобра в боевой стойке и худая облезлая обезьянка. Обезьянка смело лупит кобру прямо «по очкам». Та лишь лениво отклоняется от ударов, и взгляд ее страшных бусинок возвращается к нам.
Себя во сне я тоже не вижу и вдруг понимаю: я и есть эта обезьянка. И тут кобра прыгает, и я слышу Митин хрип.
Нет — для сна это слишком, на фиг нам такие сны! Я резко просыпаюсь, с колотящимся сердцем, и снова слышу Митин хрип — но гораздо тише, чем во сне. Где он? Я выбежала из квартиры. Он лежал возле лестницы — связанный так, что, опуская уставшие ноги, сам себя душил. Я растянула петлю.
Потом он сидел на кухне и осторожно глотал воду из чашки, прислушиваясь к себе: не порвал ли где глотку своими жуткими всхлипами?
— Что ж такое? — сипло проговорил он. — Честно шел по улице... схватили сзади за горло...
Месть моего прежнего мужа Гуни? Он может! Я была одной из главных опор его величия, живым экспонатом, подтверждающим его благородство, — теперь он успокоится не скоро.
Пока не отомстит... желательно чужими руками.
Поддерживая миф о своем благородстве, он не уставал повторять, что взял меня с самого дна и поднял до себя. Но думаю — этим я его и привлекла. Всегда была орально неустойчива. Тьфу, опечатка! «Дном», откуда он меня взял, были языковые курсы при «Интуристе». Действительно, там были в основном девчонки, нацелившиеся на древнейшую профессию. Как раз за окнами класса видна была могучая, как крепость, гостиница «Астория», где жили красивые (особенно они выделялись в те годы) и богатые иностранцы, и нам эту крепость предстояло взять. Но в молодости всегда влечет романтика, а судьбы складываются по-разному. Например, одна из тех девчонок, самая неприметная, теперь директор банка. Я тоже не особенно выделялась среди прочих — те же юбочки, губки, чулочки. Все отличия пока были невидимы и заключались лишь в моих планах, идущих гораздо дальше «Астории», — и в характере. Кстати, и все девчонки учились толково — им без языка что без рук. Гуня, что интересно, оказался самый тупой, и когда он величественно провалился, то, покидая наш вертеп, надменно пригласил меня «к себе в дом» (типичное их выражение) на чашку чая. Чая не помню. И ничего такого особенного в их доме, как бы хранящем традиции, я не заметила. Но я должна была, видимо, обомлеть от счастья, и я обомлевала, сколько могла. Я человек очень терпеливый и улыбаюсь очень долго, насколько хватает сил, и потом еще немножко — и только после этого, продолжая улыбаться, сообщаю, что все — конец.
