Потом по мраморной лестнице спустился Роже, взметнул ладони, как бы отодвигая от себя все эти богатства, находящиеся у него на сохранении, не более того... «Не мое, не мое... Все партии, партии!»
Потом мы сидели с ним на крайне неудобных стульях знаменитого французского модерниста, и Роже, покуривая длинный кальян (чем, интересно, заряженный?), сообщил мне, что он собирается в деловую поездку на юг Франции на собственном автомобиле, — и не хочу ли я составить ему компанию? Хочу, конечно! Если он думает, что запугал меня «красным поясом» и загадочным самоочищающимся клозетом, — то, значит, он плохо знает русских девушек-комсомолок.
Получив мое согласие, Роже заметался по гостиной с выражением одновременно ужаса и восторга. Чувствовалось, что в связи со мной он влип в какую-то жуткую, но чем-то важную для него переделку... по лицу его бежали волны — и их было не остановить. Чтобы хоть отчасти сгладить их, я сказала, что за все буду платить сама, — это успокоило Роже, но лишь частично. Похоже, причина его волнений была не в этом. А в чем же тогда?
То была странная поездка. Мы ехали целую неделю, обедали в простецких, но очень сытных кабачках у проселочной дороги, ночевали в корявых деревенских гостиницах. Подтверждалась моя порочная теория — что мужчин никогда не бывает много, потому что все они абсолютно разные — и иногда трудно без смеха познавать их удивительные привычки, пытаясь найти им хоть какие-то объяснения. Роже возникал надо мной исключительно на рассвете, когда алели лишь верхушки гор, он воровато вбегал в мою комнату и быстро, с лету, приступал к делу — я фактически не успевала проснуться... но, может быть, это и устраивало его? При этом в акте участвовала лишь одна часть его тела, самая необходимая, все остальные были заняты какими-то другими самостоятельными движениями: ноги, семеня, словно куда-то испуганно бежали, обе руки отчаянно чесали макушку, пытаясь выцарапать какую-то спасительную идею, глаза бегали по комнате, словно проверяя: есть ли запасный выход на случай опасности? Смех мне удавалось сдерживать лишь до того мгновения, когда он убегал.
Так мы путешествовали. Я страстно, но тщетно пыталась понять: в чем же опасность и, главное, в чем смысл этого безумного путешествия? Видно, этого мне не дано понять: будем считать, что в дивных французских сырах и винах.
Мы посещали все достопримечательности по пути, Роже останавливал автомобиль, распахивал передо мной дверцу, протягивал руку, как бы вежливо скалился. Похоже, что кто-то заставлял его это делать. Но кто? Мы поднимались на горы Прованса, осматривали холмистые зеленые долины — и не было видно до горизонта никого, кто бы мог привести нас в такой ужас. Но он был — достаточно посмотреть на Роже. Давно никто не ухаживал за мной так тщательно — и с такой ненавистью. Пожалуй, последний раз такое я испытывала еще в школе, в танцевальном кружке, когда в пару ко мне был поставлен Юра Галанин, знаменитый впоследствии танцор-виртуоз, известный также и своей ненавистью к женскому полу. Думаю, что ненависть Юры ко мне была тогда такой отчаянной еще и потому, что он еще не понимал тогда ее причин... А Роже? Похоже, что он попал в какую-то крутую переделку, — при этом — из-за меня. И к тому же не мог ничего мне объяснить. Почти как Юра!