Устав от его кривой рожи, я спросила наконец: не хочет ли он вообще прекратить со мной всяческие отношения, в том числе и деловые? Он посмотрел на меня с ненавистью, наибольшей за всю поездку, и выкрикнул с отчаянием:
— Нет!
Эхо гулко прокатилось по ущелью.
Мы как раз стояли на самой высокой горе Прованса, в местечке Во, и под нами, как на ладони, открывался весь Прованс: кругленькие, как капли воды, насквозь просвеченные солнцем крохотные кроны масличных деревьев, бесконечными рядами и колоннами на всем пространстве.
Роже воскликнул с таким отчаянием, словно собирался броситься с этой отвесной горы, похожей на столб, на острые грани предгорий.
Такого ужаса в людях я пока еще не встречала — даже у моего отца, когда его везли на заведомо безнадежную операцию и он знал на девяносто пять процентов, что сейчас вот заснет под наркозом и — почти точно — больше не проснется.
Я шла рядом с каталкой, и отец, давая мне последние жизненные наказы: не кури... больше чем с двумя мужиками сразу не живи, успевал цепляться ко всем, кто встречался в коридоре.
— Пахомыч... Пахомыч! «Зенит»-то твой — все!..
— Римулька! Слышь, Римулька! Зря тогда отшила меня: Гольштейн-то твой теперь знаешь с кем?!
— Слушай, ты, Вася! Если ты моей дочери — вот она — долг не отдашь, то я с того света за ним приду, понял?!
Коридор бурно реагировал: вокруг отругивались, возмущались, злились — такие бурные проводы себе мало кто мог устроить, включая президента!
— Да заткнешься ты или нет?! — наконец в конце коридора не выдержал даже бывалый санитар с засученными рукавами, разрисованный татуировкой по локоть.
— Все! Все! Умолкаю! — проговорил папаша.
Разъехалась дверь лифта — и он умолк навеки...
Нормально, считаю я.
Здесь же, по непонятным мотивам, Роже собрался кидаться со скалы.
Вместо этого, однако, мы вернулись в машину и поехали по плавным серпантинам вниз. Миновав ущелья, оранжевые горы, утыканные соснами (см. Сезанна), мы въехали в круглую впадину, подобную кратеру, в которой лежал Марсель. Мы постояли над обрывом: город белыми террасами, красными черепичными крышами спускался к морю: в лазурной глубине торчал замок Иф, где любил проводить время небезызвестный граф Монте-Кристо. Сбоку, на скале, стоял знаменитый храм Нотр-Дам де ля Гард с громадной, выше храма, Мадонной... В этом храме молятся моряки, набираясь доблести перед долгими плаваниями. Заехали и мы. Потом мы начали плавными зигзагами съезжать в Марсель, выехали на широкий проспект. Толпа была яркая, веселая, в майках и шортах — а у нас в Питере уже лежал снег.