Идем дальше по Невскому, приближаясь к Адмиралтейству, как бы замыкающему Невский. Впрочем — скорее это не конец, а начало: Невская «першпектива» возникла как просека, которую вели от Адмиралтейства, где строили на Неве корабли, к скрытой в чаще лесов Александро-Невской лавре. Корабельщики и монахи прорубались через леса навстречу друг другу — предполагалось, что это будет абсолютно прямая просека и из морского центра — Адмиралтейства — откроется вид на духовный центр — Лавру. Однако лазеров тогда не было — да думаю, что и с лазером бы промахнулись. Одно из самых распространенных ныне выражений — «не срослось». В результате сошлись на площади, где стоит теперь Московский вокзал, криво и слегка под углом: из морского центра духовный центр не видать. Хотя кривизна вообще редкость для Петербурга. И каждый раз чем-то объяснима. Последние улицы, пересекающие Невский — большая Морская и Малая Морская, населенные прежде корабелами, а после ставшие самыми шикарными улицами города, — тоже чуть искривлены: домики строились вдоль Мойки, а она криво течет.
Живу я, волею судеб, как раз на пересечении Невского и Большой Морской, в следующем после Дома Искусств доме № 13 — тоже историческом. Тут внизу был оружейный магазин, где, по одной из легенд, секундант Данзас покупал револьверы для пушкинской дуэли. Кроме того, здесь был и знаменитый картежный вертеп, где, волею Пушкина, проигрался Германн из «Пиковой дамы». А еще тут проигрался и сам Пушкин, да еще аккурат перед свадьбой! Но я — осторожно скажу — кажется, выиграл: хотя бы уже тем, что здесь поселился.
Как это произошло?
В 1988 году из Парижа в Петербург привезли последнюю поэтессу Серебряного века, подругу Гумилева Ирину Одоевцеву, и поселили в этом доме, только что прошедшем капитальный ремонт, в бывшем служебном флигеле в длинной несуразной квартире, бывшей коммуналке окнами во двор. Так было надо. Мол, у нас все в порядке, и эмигранты теперь едут назад. Когда-то Одоевцева была знаменита, мало того — очаровательна. Настоящее ее имя — Рада Густавовна Гейнике. Ее отец, Густав Гейнике, был богач. Раннюю юность она прожила у отца в Риге, о бурных событиях своего отрочества и ранней молодости она рассказала в романе «Ангел смерти» и книге «Девять повестей». В 1918 году она приехала в Петербург и сразу оказалась среди молодых писателей и поэтов, входивших в студию «Цех поэтов», которой руководил Гумилев. Чуковский, хорошо ее знавший, вспоминал: «Она была женщиной с примечательной внешностью: гибкая, тонкая, с узким лицом, с узкими длинными пальцами, с пышнейшей короной темно-рыжих волос цвета старой бронзы, с зеленовато-голубыми глазами, очень тонкой кожей той особой белизны, которая бывает только у рыжих. В одной из своих ранних баллад она говорит о себе как о перевоплощении кошки. Гумилев в посвященном ей стихотворении «Лес» называл ее «женщиной с кошачьей головой»... Она в своей стремительной кокетливой речи не произносила по крайней мере половины букв русской азбуки, что почиталось признаком величайшей изысканности. Она была всего только юной студисткой, а важные члены студии, признанные поэты нас, студистов, почти не замечали и держали себя с нами свысока. И вдруг все переменилось. Рада Гейнике, сделавшись Ириной Одоевцевой, стала центром всего примыкавшего к «Цеху поэтов» круга, стала душой этого круга, предметом его восхищения и почитания. Все мы знали тогда посвященное ей стихотворение Гумилева «Лес», которое заканчивается так: