— Это никуда не годится. Ну-ка, скажи еще раз: хо-зя-ин…
— Хыс-сь! — прошипела Мелочь и сердито клацнула зубами. Кидаться на домашних я ей запретил, поэтому единственное, что оставалось загнанной в угол кукле, — это огрызаться.
— Да не так, глупая твоя голова! Хо-зя-ин! Давай, повторяй, не то мастер Рэйш будет недоволен!
— Хы-хы-хысь!
— Кошмар, — сокрушенно покачал головой дворец кий. — Никаких сдвигов. Боюсь, друзья мои, она никогда не научится.
— Тс-с-с! — сердито шикнула на него кукла, а затем негодующе застрекотала лапами. — Гыс-с! Тс-с-са-а!
— О, глядите-ка, новые звуки освоила, — обрадовалась одна из горничных.
— Ну да, — не слишком радостно согласилась вторая. — Только толку с этого никакого — она все равно слова не выговаривает. Наверное, язык слишком длинный.
— Или извилины короткие…
— Ы-ысь! — насупилась кукла, приоткрыв зубастую пасть. — Хсь ныс-с-ся!
— Ну давай, говори еще, — поторопила куклу первая горничная. — Ты ведь можешь, я знаю. А то куда это годится? Неужто тебе самой не стыдно, а?
— Хватит, — проворчала вторая. — Сколько уже можно уговаривать? Наверное, она и впрямь ничего не умеет.
— Усь! — возмущенно пискнула кукла и даже подпрыгнула над столом. — Кысь! Хось!
— Умеет, — удовлетворенно протянула кухарка. — Вишь, как задергалась. И все она прекрасно понимает… ну-ка, дайте я попробую.
После чего потянулась к ближайшему шкафу, выудила оттуда начищенный до блеска серебряный поднос и, помахав им перед носом настороженно замершей куклы, пообещала:
— Если сможешь сказать слово «хозяин», дам посмотреться.
— Уус-с-сь, — тихо, угрожающе прошипела кукла, однако на поднос уставилась с таким выражением, словно всерьез считала, что это — достойная награда за мучения.
— Сначала скажи.
— Хс-сь… хыс-с-а-а-ынс-с…
— Уже лучше, — довольно кивнула Марта, снова взмахнув подносом. — Но недостаточно хорошо. Еще раз!
Кукла раздраженно щелкнула костяшками и, наоборот, замолчала. Призраки, зачем-то вознамерившиеся научить ее разговаривать, заволновались. Я тоже не сразу понял, что происходит, но потом все-таки додумался потревожить поводок и замер, обнаружив, что единственной переполняющей Мелочь эмоцией была не злость или раздражение, а тихая обреченная тоска, граничащая с почти человеческим отчаянием.
Невольно вспомнив, как Мелочь восхищалась красивыми куклами в той лавчонке, я так же неожиданно осознал, что мой новый дух-служитель, хоть и не был живым в полном смысле этого слова, тоже умел понимать и чувствовать. Испытывать боль, радость, разочарование, страх… и вот такую слабую, похожую на детскую и совершенно не заметную постороннему глазу тоску, которая вот-вот грозила перейти в безысходность.