— Они не посмеют навредить тебе из страха передо мной, так же как не навредили мне, во время охватившего меня безумия, боясь, что будет еще хуже, Мередит.
В ее словах была определенная логика, но все же я была уверена в своей правоте.
— Чтобы правитель мог управлять любым двором, знать должна присягнуть ему на верность и связать себя с ним. В нашем дворе это присяга, основанная на крови, а я еще в своих дуэлях продемонстрировала, что, обменявшись со мной кровью, мои оппоненты становились смертными.
— Это было неожиданно, когда ты убила Арзюля.
— Он определенно не ожидал, что из-за клятвы на крови его сможет убить пуля, иначе ни за что не предложил бы мне пистолет против его меча.
Она улыбнулась с удовлетворенным видом.
— Ты всегда была безжалостна, Мередит. Почему я раньше не замечала твоих достоинств?
— Ты ненавидела мою смешанную кровь так же сильно, как и весь остальной двор, тетя Андаис.
— Ты же не собираешься вспоминать то время, когда я попыталась утопить тебя в шестилетнем возрасте, не так ли? Меня так утомило постоянное напоминание об этом, что я бы исправила все, если бы могла.
— Я ценю твои намерения изменить прошлое, но твою уверенность в том, что я недостойна быть благородной сидхе Неблагого двора, не говоря уже о том, чтобы править им, разделяют многие. Они боятся принести мне клятву, тетя Андаис, опасаясь, что моя смертность навсегда лишит их бессмертия. Поскольку я не могу уверить их, что их страхи не сбудутся, полагаю, они предпочтут мою смерть своей или своему медленному старению как у людей.
— Ты будешь удивлена, Мередит, сколь многие примут тебя ради способности зачать.
— Не думаю, что все сидхи твоего двора так же ратуют за возможность иметь детей, как ты, тетя.
— Возможно, но показала ли я себя достаточно уравновешенной, чтобы получить позволения взглянуть на своих внучатых племянников?
Я сопротивлялась желанию взглянуть на Дойла за советом. Рис оглянулся и подарил мне тот самый взгляд, в котором я нуждалась. Он считал, что Андаис ведет себя достаточно хорошо, чтобы увидеть детей, или по крайней мере, не сделала ничего настолько ужасного, чтобы не заслужить взглянуть на них. Я коротко кивнула и ответила:
— Да, малышей принесут в комнату, чтобы ты смогла увидеть их сегодня, тетя Андаис.
Последнее слова я подбирала с осторожностью, поскольку если бы я сказала просто: «Ты можешь увидеть детей,» — она могла воспринять это, как предложение визита, а этого она еще не заслужила.
Я велела принести малышей. Один из охранников отправился позвать наших нянечек с детьми, чтобы показать их двоюродной бабушке, которая чуть не убила меня, когда я была маленькой, потому что считала, что у меня недостаточно чистая кровь, как если бы ваша породистая сука-медалистка родила щенка от дворняги. Вы бы не потерпели такой ошибки, вот и Андаис так считала, если не хуже. Мой отец обнаружил нас, спас меня, сразился со своей сестрой и забрал меня и всех своих придворных в людской мир. Он выбрал жизнь в бегах, чтобы спасти меня. Я не понимала, чего это ему стоило, пока сама не провела три года в бегах и в одиночестве, скрываясь в Лос-Анджелесе. Мой отец так сильно любил меня, тетя же… не любила вообще. Как могла я доверить ей своих детей? Ответ очевиден: я не могла.