– На случай, если хирург случайно оставит в какой-нибудь полости марлевый тампон, забудет скальпель в легком или кусок марли в кишках, – на следующий день объясняет мне сиплым голосом операционная медсестра. – Но мы теряли и кое-что похуже. Когда дела идут плохо, хирург иногда бросает мои инструменты куда попало, и потом мы не можем их найти.
– Бросает?
– Да, бросает. Иногда даже в кого-нибудь из медсестер. – Она смотрит на меня, прищуривается и улыбается: – Это очень напряженная работа.
Я понятия не имею, говорит ли она правду и вообще имеет ли она в виду работу хирурга или свою собственную, но я слишком напугана, чтобы спросить.
В ее взгляде мерцает искорка, которую можно заметить, только стоя рядом. Раньше это от меня ускользало. У нее на носу, сбоку есть маленькая дырочка – дырка от пирсинга, а чуть позже я узнаю, что она до ужаса любит мотоциклы. Она выглядит совсем не так, как в моем представлении должна выглядеть типичная медсестра. На тот момент я уже достаточно знаю, чтобы понять: роль операционной медсестры не для меня. С тех пор круг обязанностей операционных медсестер расширился, и теперь они работают в разных отделениях больницы, включая приемную хирургического отделения, основные операционные, отделение послеоперационной реабилитации и дневной хирургический стационар, но в то время операционные медсестры ассистировали хирургам на протяжении всей своей карьеры точно так же, как ночные сиделки могли всю жизнь работать исключительно в ночную смену. Теперь все медсестры по очереди работают как днем, так и ночью. Я знаю, что я не слишком организованный человек, и у меня не очень хорошо получается часами стоять неподвижно, а в операционных стоит такая духота, что я с трудом ее выдерживаю. Но я часами наблюдаю за тем, как двигаются во время операции отекшие руки операционной медсестры, за тем, как они зависают в воздухе, абсолютно неподвижные, и вдруг приобретают почти агрессивную целеустремленность. Потом снова застывают на месте, двигаясь совсем не так, как красивые, изящные руки хирурга.
Я наблюдаю за глазами медсестры. Представляю, сколько всего она видела. Время от времени она следит за ходом операции, ради которой мы все здесь собрались, но потом ее взгляд начинает порхать по комнате, останавливаясь на висящих за спиной хирурга мониторах (я вижу, как ее глаза считывают основные показатели состояния пациента), потом на перфузиологе (специалисте, который отвечает за аппарат, перекачивающий кровь) – он повязал голову разноцветной банданой и сидит на табурете рядом с аппаратом искусственного кровообращения (АИК), лихорадочно строча что-то на своем планшете. АИК выглядит футуристично: изогнутые трубки переплетаются, образуя узор, словно водяные горки в луна-парке. Медсестра слегка поворачивает голову и бросает взгляд в сторону стоящих у двери ассистенток, а потом – на сестру, которая курирует донорские органы. Последняя держит в руках контейнер, в котором лежат чьи-то легкие и сердце. Это невзрачный квадратный белый контейнер, на котором написано «Человеческие ткани». Глаза операционной медсестры надолго останавливаются на белом ящике. Потом она переводит взгляд на медсестру, выполняющую роль трансплантационного координатора. Что-то проскальзывает между ними. Что-то, что на тот момент мне не совсем понятно. Но я осознаю важность происходящего. Эта комната полна чудес – технологических, хирургических, научных чудес и невероятной удачи, а также грусти и утрат, о которых очень хорошо известно этим медсестрам.