Мы общаемся посредством чувств.
– Я не удивлена, – отвечаю я, читая по губам, что он хочет домой. – Думаю, на твоем месте я чувствовала бы то же самое. Должно быть, ты очень скучаешь по жизни до аварии.
Какое-то время он не открывает рта. Этого ему еще никто не говорил. Ему твердят, что скоро все закончится и что, когда он достаточно поправится, он сможет поехать домой, увидеть свою комнату и друзей. Но я по-настоящему к нему прислушиваюсь. Я понимаю, что его желание поехать домой – это желание вернуться в прошлое, к его прежней жизни. Он имеет в виду вовсе не дом в физическом смысле.
– Но я надеюсь, что ты не всегда будешь так себя чувствовать. На самом деле я в этом уверена. С тобой случилось нечто ужасное. Я даже вообразить не могу, каково тебе сейчас. И я сделаю все возможное, чтобы тебе было хоть чуточку лучше. Буду с тобой каждый час. Каждую секунду. – Говоря это, я поглаживаю его по волосам. – Я с тобой. Я здесь и буду здесь всю ночь. – Этого недостаточно, но это все, что я могу ему дать.
Этой ночью я читаю Томми вслух, как и многими другими ночами, когда он не может уснуть и лежит в почти полной темноте. Мы читаем «Гарри Поттера», и по мере того, как развивается сюжет, его веки слегка опускаются – он задремал. Томми необходима искусственная вентиляция легких (из-за перелома шеи он больше не может дышать самостоятельно), поэтому он лежит в отделении интенсивной терапии, несмотря на то что сейчас его состояние стабильно. Уход за Томми включает в себя так много разных потребностей, что, возможно, понадобятся месяцы, прежде чем его смогут выписать, а может, и годы, прежде чем он сможет вернуться домой. У него синегнойная палочка, и от его шеи пахнет канализацией. Из разреза, сделанного во время трахеостомии, сочится зеленый гной. Он откашливает зеленую слизь. Ему установили калоприемник и урологический катетер.
Я сижу рядом с его палатой и прислушиваюсь к тарахтению аппаратуры. Томми превратился в человека-гибрида, который может двигать лишь головой и полностью зависит от технологий. Весь этот мир кажется мне жестоким. Я слушаю его мать и спрашиваю себя, как, черт возьми, она с этим справится. Большую часть времени, когда отец Томми уезжает на работу, она живет как мать-одиночка. Кроме того, она страдает депрессией. «Она уже давно нетвердо стоит на ногах, – рассказывает мне отец мальчика. – В последнее время дела у нас идут неважно. Но, быть может, произошедшее поможет нам взглянуть на все более масштабно. Подобные вещи сближают людей. Не осознаешь, насколько тебе повезло, пока не случается что-нибудь вроде этого». Я пытаюсь кивнуть в знак согласия, но моя голова отказывается опускаться: она знает, что этого делать не стоит. Авария, в которую попал Томми, ничем не поможет его матери. Забота о тяжелобольном ребенке ляжет дополнительным бременем на ее и без того хрупкое психическое здоровье. И на их финансовое положение. И на их отношения. Больной ребенок – это первая костяшка домино, вслед за которой начнут падать все остальные.