— Будьте ласковы. — Лавруха протянул портсигар, теперь заинтересовавший всех.
— Художественная работа, — оценила Галя.
— Хорошо, красиво!
Старик таял от похвал.
— Где купили?
— Сам сделал. Вот этими руками.
— Здорово сделано!
— В наших вятских краях и не то еще делают. Конечно, не знаю, как теперь, давно я оттуда, а в мое время мастера по дереву были знатные. Даже швейные машины из дерева мастерили.
— Модели?
— Зачем модели! Настоящие, на них исправно одёжу шили.
— Да ну!
— Чего ж тут!.. Человек все может, тольки захотеть надо и полюбить дело… полюбить пуще всего другого… Жил, например, в одном вятском селе слепец. Отродясь света божьего не видел. А талант вложен был в него первейший. Никто его ничему не учил, ни делом, ни словом не показывал. Сам научился шкатулки делать. Из березы делал, а верх красным деревом для красы отделывал, узорами, под политурой. Чистота такая, что дай бог зрячему мастеру так отделать. В каждой шкатулке тайничок устраивал. Кто найдет тайничок — музыка заиграет, навроде мандолины. Богатые люди охотились за шкатулками, до тыщи рублей платили. Это до революции-то!
— И сохранились те шкатулки? — поинтересовался Алексей, когда Лавруха умолк.
— Как же! В музеях.
Старик наконец закурил и продолжал:
— Если приведется быть вам в городе Вятке, не поленитесь сходить в музей. Лежат там под стеклом часы Бронникова, Все из дерева сделаны. Без единой железки.
— Некуда было время девать вот и забавлялись.
— Забав-ля-лись? — с расстановкой произнес Лавруха, ища глазами того, кто произнес эти обидные слова. — Э-эх вы, непонятливые! И чему тольки вас в школах учат! — Лавруха затянулся из трубки, пустил дым вверх, подальше от девушек. — Человек должен все так делать, чтобы от сделанного людям радость была. Тогда и самому сладко делать. В каждом человеке есть дар, да не каждый знает об нем. Иной всю жисть проживет, а дара своего и не откопает. А у кого дар как нарыв набухает, набухает и в одночас прорвется… Вот так и с Бронниковым было. Тут, милые мои, дело глубокое… — И вдруг он понизил голос: — Жил этот самый Миколай Бронников бедно. Изба по-черному, с одним оконцем. И вот в зимнюю непогодь жена с робятишками на печке лежит, а он при лучине работает. Сидит у стола день деньской и вечер до полуночи, скрипит, скрипит струментом, как сверчок. Жена окликнет, а он не слышит. Весь в работу ушел, от всего мирского душой ослобонился. «Миколай, — плачет жена, — как жить будем? Картови на неделю, не боле осталось, в сусеке пусто, все вымела, последнюю квашню поставила». А Миколай ничего не слышит, от всего отрешился. В избенке у него, правду сказать, ничего, почитай, не было. Стол, да кадка с водой, да светец для лучины — вот и вся небыль. Ну, лавка еще была, на ней все и сидели. «Миколай! — кричит уж жена. — Помилуй, господи! Ты с ума сошел!..»