— Приходится. За это свеклу получим: десятую часть от урожая.
— Венков придумал?
— Да. Он все время твердит, что, мол, земля любит уход, тогда и дает урожай. Кормовую свеклу у нас никогда не сеяли, первый раз вот. Ну, она ухода требует. Перепелкин инструкцию дал — и сколько раз прополоть надо, и промотыжить, и окучить… Мы четверть гектара взяли для ухода. Учителя тоже взяли, у кого корова есть. Коровы со свеклы лучше доятся.
Владимир слушал невнимательно, ковырял носком ботинка землю.
— Прокатимся вечером? — спросил он, когда она замолчала.
— Нет.
— Почему?
— Не могу я. Цып, цып, цып! — разбросав цыплятам крошки, Ника отряхнула пальцы и, положив руки на острые, широко расставленные колени, сидела неподвижно.
— Не можешь, так ничего не поделаешь. — Владимир осторожно взял ее руку, погладил. — Ты умеешь работать — это хорошо. Нравятся мне вот такие руки.
Она отняла руку.
— В прошлом году я бы ни за что не стала руками полоть, а нынче — видишь.
— Что же изменилось?
— Сама не знаю. Постарела, наверное.
— А может, общее настроение в селе поднялось и тебя захватило?
— Не знаю. Только чувствую, на душе похорошело, что ли, а отчего, почему — не знаю.
— Ты хорошая.
— Не говори так, — Ника поморщилась.
— Скажу всегда и везде.
Подобрав подол платьишка под колени, Ника вся сжалась от надвигавшегося на нее чего-то нового, сильного, пугающего и радостного.
— Я завтра рано уезжаю, насовсем.
Ника распрямилась, глаза ее распахнулись широко.
— В город? — спросила тихо.
— Да, получил вызов на работу. У каждого свое поле, за которым надо ухаживать. Я нашел свое поле, и буду его обрабатывать.
Он рассказал о своей будущей работе в конструкторском бюро.
— Понимаешь, буду придумывать и делать какой-нибудь прибор для радиотехнических заводов. Сделаю, проверю в лаборатории, потом его испытают на заводе. Разве мало счастья увидеть свое детище в жизни? А? Я уже счастлив от одной возможности заниматься любимым делом.
— А учиться не думаешь?
— Институт добью вечерником, за два года — не так уж долго.
Сияющий, возбужденный Владимир приблизил лицо к Нике, сказал с грустью, еле слышно:
— А покидать Усовку жаль. — Искал, ловил взгляд Ники, склонившей голову к коленям. — Ты остаешься в Усовке… а ты для меня много значишь.
Ника еще ниже склонила голову, слух напряженно, жадно ловил каждое слово Владимира, и в душе требовательно пело: «Говори, говори, говори!..» Немало времени провела с Владимиром Ника, но никогда он не был таким, как сегодня. Давно видела: нравится она ему, но не понимала его сдержанности, холодности, почти братской заботливости. Зачем же он берег нежные слова до своего отъезда?