— Да уж работали на совесть.
…Только Прошка снова принялся за печку, опять пришел Владимир Жбанов, вынул из кармана бутылку. У печника глаза радостно заблестели.
— Володя!.. А я-то тебя заглазно костерил! Ух! Жадюгой обзывал, а ты… ты вошел в положение.
— Об одном прошу: раздавите ее, мерзавку, после работы, — с вежливой улыбкой попросил Жбанов.
— Это уж само собой… — Прошка театрально прижал к груди испачканные глиной руки. — Я ее при тебе в воду поставлю, пускай прохлаждается. — Взяв бутылку за горлышко двумя пальцами, он осторожно опустил ее в ведро с мутной желтой водой. — Видел?.. Схоронена до поры до времени.
Спустя четверть часа после ухода Владимира Жбанова к печнику чуть не на карачках, кряхтя и чертыхаясь, подобрался Лавруха, сел на полу.
— Всего так и скрючило. Карниз пришивал на ветру, проегорило насквозь. Глянь на руки-то!.. Зажелезило — не согнешь.
Прошка не отвечал. Пристукнув кирпич и проведя по шву ладонью, он стряхнул с руки остатки глины, вытер о фартук, стал неторопливо сворачивать цигарку. Глаза Лаврухи следили за каждым движением Прошкиных пальцев. Прошка молчал, и это молчание сердило старика.
— Прошка! — позвал он тихо.
— Я тут, Лаврентий.
— Как ты думаешь? — Лавруха захлопал морщинистыми веками на ведро с бутылкой. — Остыла?
Прошка сплюнул сквозь зубы.
— Проверь.
Лавруха быстро вскочил на ноги, склонился над ведром, пальцы забегали по бутылке.
— В самый раз.
Прошка с безразличным отношением ко всему на свете сидел, полузакрыв глаза, и, казалось, не слышал, что говорил Лавруха.
— Слышь, Прохор, поспела.
— А?
— Поспела, говорю, охладилась до нормы.
— Ты про чего это?
— Ну!.. — старик ткнул пальцем в сторону ведра. — Распечатать?
— А закусывать рукавом?
— Вопрос резонный. Но я эту проблему мигом распотрошу.
Лавруха зарысил на улицу, а Прошка оскалил в усмешке прокуренные до желтизны зубы.
— Меня осуждал, а сам забегал, будто скипидаром под хвостом смазанный.
Лавруха обернулся скоро, вывалил из карманов ватника соленые огурцы, из-за голенища вяленого леща, из-за пазухи краюху хлеба.
— Зови!
Вздохнув широко раскрытым ртом, Прошка рявкнул во все горло:
— Э-эй! Сюда, братва!
На крик сошлась вся бригада — семь человек, усаживались, закуривали, ждали, что скажет бригадир. Лавруха молчал, выжидательно поглядывая на Прошку, который скреб лохматую голову, запустив пятерню под кепку, и о чем-то сосредоточенно думал. Поперечная складка над переносицей была признаком «мысленных мук» печника. Но вот глаза его усмешливо загорелись. Сдвинув на затылок кепку, он откашлялся.
— Наш бригадир созвал нас на совещание, и ему надо бы открывательную речь двигать.