Скрутили по цигарке, затянулись.
— Ну, теперь рассказывай, — сказал Кузя. — Откуда такой?
Вид у артиллериста был странный. На изможденном, белом лице глаза запали так глубоко, что даже невозможно было разглядеть, какого они цвета. Пилотки на голове не было, только косой след загара, пересекавший оба виска, говорил о том, что артиллерист долго не расставался со своим головным убором. На гимнастерке пятна крови перемешались с пятнами масла.
Артиллерист продолжал жадно курить. Чтобы не обжечься, он перехватил почти дотла сгоревшую цигарку сложенной вдвое травинкой и делал одну затяжку за другой.
— Теперь порядок. Столько часов без курева! А вы? — спросил артиллерист, давая тем самым попять, что самое главное он высказал, а остальное — детали, не имеющие никакого значения.
В тон артиллеристу Кузя ответил:
— А мы последнюю махорку тебе отдали.
Разговор явно не клеился. Стена какой-то взаимной подозрительности встала между ними, и разрушить ее было не так-то просто.
Помолчали.
Выручил общительный характер Кузи, умевшего расположить к себе любого человека.
— Это где же ты такие баретки отхватил? — после паузы спросил Кузя, глянув на сбитые в кровь босые ноги артиллериста.
— Там, — беззлобно ответил артиллерист. — Там и не такое можно было отхватить.
— Жарко было?
— Постреливали.
Постепенно разговорились.
Началось с того, что Слободкин с Кузей сбивчиво, с пятого на десятое, попытались восстановить события минувших суток.
Парашютный городок одним из первых подвергся нападению врага. Спалив его, разбомбив аэродром, немцы бросили под Песковичи свой десант, и ночью в лесу наши парашютисты получили первое боевое крещение. Трудный был бой, сложный, только не довелось Слободкину с Кузей участвовать в нем до конца.
— Но наши где-то рядом, — уверенно сказал Кузя, — еще денек-другой, и мы в часть воротимся. А твои где?
— Мои… — Артиллерист вздохнул. — Если б знать, где мои!
— Зовут-то тебя как?
— Сизов.
— Да ты не стесняйся, выкладывай все как есть, мы же сами, видишь, какие.
И артиллерист рассказал все как было.
— Деревню Днище знаете?
— Ну?
— От нее рукой подать до границы. В ночь на двадцать второе отправились мы на стрельбы. По шестнадцать учебных на орудие. От казарм до полигона не ближний край, пока добрались, светать начало. Получили ориентиры, изготовились, начали. Половину боезапаса израсходовали, перекур объявили. Сидим под кустиком, дымим. Кони пасутся…
— Ближе к делу, — перебил его Кузя. — Давай суть самую.
— Сидим, значит, мы, покуриваем, — повторил Сизов, укоризненно взглянув на нетерпеливого Кузю. — Покуриваем — слышим, стрельба. Из таких же, как наши, бьют, серьезного калибра. Откуда? — думаем. Ни о каких «соседях» говорено не было. Чудная, выходит, вещь. Посылаем конную разведку — не возвращается. Звоним в штаб округа — ни ответа, ни привета. Провода молчат, как неживые. А стрельба между тем идет полным ходом. Снаряды начинают ложиться в нашем расположении. И совсем не учебные. Враг, значит, с границы повалил. Нам бы ответить, рубануть как следует, да не можем — деревяшки в стволах.