Меня бы тогда не любили еще больше, чем уже не любят сейчас. Я же толстая и еще я из театра, хотя вот Ярда Лагрон и Роберт Лагрон из тира и никому это не мешает, тем более что они у нас в классе только зимой и иногда дают бесплатно пострелять или покататься на карусели.
А еще эти фамилии. Дело в том, что по-настоящему моя фамилия не Соучкова, как у Каченки, а Фрайштайн, как у Карела Фрайштайна, который вроде как мой отец, но при этом он мне не отец, потому что я совсем его не знаю, и он меня тоже, и он здесь совсем не живет, он у меня только как-то в крови.
Раньше у меня была только Каченка, а теперь еще есть Пепа и Пепичек, и Пепа – мой настоящий папа. Только у Каченки по-прежнему фамилия Соучкова, потому что она актриса и так принято. А фамилия Пепы – Брдёх, и Каченка иногда подписывается Соучкова, а иногда Брдёхова или еще Соучкова-Брдёхова. Только я Фрайштайнова, и мне это совсем не нравится, и в школе надо мной смеются.
Когда учительница в сентябре только пришла, она спрашивала, как кого зовут, хотя все знала, но просто хотела услышать от нас. Очередь дошла до меня, и она сказала: «Ну и ну, дети, вы когда-нибудь видели что-нибудь такое? Вот у Хелены фамилия Фрайштайнова, у ее мамы Соучкова, а у папы Брдёх. Я с таким еще не встречалась. Но в театре, видимо, и не такое бывает. Это, наверное, не твой родной папа, Хелена?» Весь класс смеялся, хотя все давно знали про это и раньше не смеялись.
Каченка была в ярости, когда я рассказывала ей об этом. Сказала, что они дураки, и пошла просить пани Колачкову, чтобы она больше не называла моего папу неродным, а меня называла Соучковой, чтобы я не чувствовала себя так одиноко с этой своей фамилией. Учительница пообещала ей это, она никакая не злая, просто не такая интеллигентная, как пани Фрайманова, и, наверное, даже не знает немецкого. Но в классном журнале я все равно должна оставаться Фрайштайнова, с этим, говорят, ничего не поделаешь. Так что я себя называю Соучковой, например, если пишу письмо Ежишеку или кому-нибудь еще или на лепке, и пан Пецка с этим согласен. Но мальчики в школе, да и девочки тоже, все время кривляются и называют меня Мобидик – это вроде какая-то очень толстая рыба. Или атомной бомбой. А теперь, из-за учительницы, меня начали называть Франкенштейнова. Я не знаю, что это значит, нужно спросить у Каченки. Но только осторожно, чтобы она не захотела опять пойти в школу.
В общем, я не стала рассказывать ей про те украденные карандаши и ластики, и теперь кажется, что я себя ужасно веду.
Еще одна неприятность случилась, когда я сказала Пепичеку, что он в аду. Пепичек лежал в кроватке и уже почти спал, а я сидела рядом и повторяла: «Ты в аду. Ты в аду. Я старый черт. Ты в аду». И получилось! Пепичек поверил и начал плакать. И тут пришла Каченка и все услышала, потому что я тоже уже в это поверила и не заметила, как она вошла. Она рассердилась и до сих пор сердится.